дачу так, будто здесь, в березовой роще, строили специальную шахту для запуска баллистических ракет. Впрочем, и без ракет здесь было на что полюбоваться. Затейливый терем из красного кирпича напомнил Евгении иллюстрации к «Сказке о рыбаке и рыбке». Именно такие хоромы, по мнению художника, заполучила капризная старуха, ставши вольною царицей. Генерал Рагозин без всякой рыбки превратил сказку в быль.

По этажам почти готового уже терема трудолюбивыми муравьями беспрестанно сновали обгоревшие на солнце солдаты, безропотно отказавшиеся от защиты родных рубежей ради этого батрачества в генеральских угодьях.

Евгения успела сделать несколько снимков, когда ее наконец засекла охрана. Мордоворот с капитанскими погонами даже слушать ее не стал. Отмахнувшись от журналистского удостоверения Евгении, он вырвал у нее из рук драгоценный «Никон», распотрошил его самым зверским образом и засветил пленку.

- Вы за это ответите! - сказала Евгения с яростью. - Наша газета…

- Срал я на твою газету! - отрезал мордоворот.

- Я буду жаловаться вашему начальству!

- Срал я на твои жалобы!

- Вы меня еще не знаете!

- И на тебя я срал! - сказал мордоворот, не отличавшийся, как видно, фантазией.

- У вас что - понос? - неожиданно спросила Евгения.

Капитан-мордоворот побагровел:

- Покиньте объект! Покиньте, а то хуже будет!

Но Евгения почувствовала, что этот засранец потерял инициативу.

- Хорошо, я уйду, - сказала она. - Пусть вы мне испортили пленку. Но я-то вижу, вижу своими глазами рабский труд солдат на генеральской даче!

- Каких солдат? - удивился мордоворот.

- Да вот этих…

Евгения повернулась к дому и остолбенела. Никаких солдат не было в помине. Они исчезли по незамеченному ею сигналу капитана.

- Очки себе выпиши, гражданка! - торжествующе сказал мордоворот. - Выход видишь или проводить?

Но Евгении попала вожжа под хвост. В центральной прессе генеральских дач тогда еще не трогали. Открыть тему, да еще такую, для Евгении стало навязчивой идеей. Она не нуждалась в подтверждении своего журналистского таланта, он был, так сказать, налицо. Поэтому статью она все-таки написала, не пожалев яда. Правда, статья вышла в таком усеченном виде, что заняла на странице место размером с почтовую открытку, да и набрана была так мелко, что читать нужно было с лупой.

Но у военных, похоже, такая лупа числилась на вооружении. Они прочитали, и грянул гром. Буквально на следующий день в «Красной звезде» появился целый подвал с гневным заголовком «Выстрел в спину генералу», где из «любительницы остренького, так называемой журналистки Е. Альшиц» группа возмущенных полковников сделала мартышку.

Грозовые раскаты из «Красной звезды» докатились и до редакции газеты, с которой сотрудничала Евгения. Главный вызвал ее на ковер и сказал с кислой миной:

- Где вас учили поднимать руку на святое?

- Меня вообще-то учили на факультете журналистики МГУ, - дерзко ответила Евгения. - И я не слышала, чтобы генерала Рагозина причислили к лику святых.

- Ведь вы у нас, кажется, на договоре работали? - спросил главный, выдержав паузу.

- И продолжаю. У меня договор на год.

- Был, - сказал главный. - Но сегодня закончился. Отдохните, соберитесь с мыслями. Иногда это необходимо. Я-то на вашей стороне, Женечка, всей душой. Но положение обязывает. Вы только нас надолго не забывайте. Такие перья, как ваше, нам ох как нужны.

- Я пишу шариковой ручкой, - сказала Евгения и, не прощаясь, вышла из кабинета.

Год 1999-й. Неподражаемая

Обшарпанное, пропахшее табачным дымом такси неспешно лавировало среди тихих московских переулков в районе Пречистенки. Неподражаемая, сидевшая рядом с шофером, негромко подсказывала маршрут.

Огромные темные очки закрывали ей пол-лица, делая артистку абсолютно неузнаваемой. А двух женщин, безмолвно сидевших рядом, и без маскировки узнали бы считанные люди.

Таксист взял их неподалеку от «России», в Китайском проезде, и сразу понял, что они были на концерте.

- Ну как там наша-то? - тарахтел он. - Еще может? Или весь пар в свисток ушел?

- Может, может, - сказала Неподражаемая. - Здесь налево.

- Надо же! - хохотнул таксист. - А говорили, у нее этот… СПИД!

- Свят, свят, свят! - сказала Неподражаемая.

- Да я и не верил, - продолжил таксист. - А вот что ей за бугром обезьянью печенку пересадили, это я сам в газете читал. Название не помню.

- А обезьянья-то печень ей зачем? - спросила низким, грудным голосом одна из сидевших позади.

- Как это зачем? Для полного омоложения организма, - пояснил таксист. - Четыреста тысяч долларов такая операция стоит. Зато потом у тебя все торчком, как в шестнадцать лет.

- Все, приехали! - со вздохом сказала Неподражаемая. - Приехали, говорю. Тормози!

Машина остановилась возле неприметной дубовой двери, над которой горел вычурный голубой фонарик.

- Это что же тут находится? - спросил таксист.

- Обезьянник. Пошли, девочки!

Через несколько минут приехавшая троица уже расположилась на мягких диванах в уютном кабинетике, одной из стен которого служил громадный аквариум с диковиными тропическими рыбками. Обстановка в этом подвальном убежище отличалась той самой стильной простотой, за которой угадывались сумасшедшие деньги.

- Я тут редко бываю, - сказала Неподражаемая, закуривая легкую сигарету. - Когда уж совсем никого видеть не хочется. Как сегодня… Я совсем выпотрошенная. Как после аборта. Посидим тут тихонечко, а они там пускай нажираются и кости мне перемывают. Плевать. Тимур прикроет. Он все понимает.

Кто-то тихонько постучал в дверь.

- Ну? - сказала Неподражаемая.

На пороге возник негр в белом кителе с золотыми пуговицами и золотым эполетом на одном плече. Молча поклонился.

- Ничего не хочется, - сказала ему Неподражаемая. - Ты скажи там Петровичу, чтобы он сам что-нибудь придумал, соответственно настроению. Хорошо?

Негр безмолвно поклонился.

- Только сначала выпить нам принеси. Мне джин-тоник. А вам что, девочки?

- Все равно, - сказала одна. - Можно тоже джин.

- А мне водки, - сказала вторая трубным голосом. - Только не надо этих «абсолютов». Нашей, кристалловской. Стакан.

- Давай, - махнула рукой Неподражаемая. - И напомни еще раз охране, Коля, что меня здесь нет. Ни для кого.

Негра действительно звали Колей. И фамилия у него была совершенно неафриканская - Коровкин. Он являл собой плод бурной, но короткой любви студента из Нигерии и парикмахерши Люды Коровкиной. Чернокожий папа, сделав ребенка, быстро укатил на жаркую родину, а его отпрыск - точная копия отца - продолжил свою полусиротскую жизнь в Москве. Была она не особенно сладкой.