Сергей Снегов Мой друг Андрей Кожевников

1

Он появился в нашем опытном цехе необычно. Во-первых, не в бригаде, а индивидуально – правда, под охраной стрелка, доставившего его сразу к начальнику и передавшего там под расписку. В таком небригадном способе хождения еще не было необычайности, многих заключенных перемещали из одной зоны в другую поодиночке. Но он был одет в вольную одежду, и много лучше, чем наши местные «вольняшки». Это нас всех, не исключая и вольнонаемных, поразило.

Я постараюсь описать его удивительный наряд – он надолго сохранился в моей памяти. Прежде всего, у новичка была роскошная шапка темного меха. «Соболь!» – убежденно доказывал нам Исаак Копп, из репрессированных перед войной прибалтов, он считал себя крупным знатоком мехов. А на ногах нового заключенного были не ботинки, не сапоги, тем более не выданные нам по случаю осени валенки второго сорта (очень «бе-у»), а настоящие северные унты с собачьим мехом внутри и снаружи. Но самой замечательной частью наряда было, конечно, пальто – кожаное, кофейного цвета, на меху, с внушительным шалевым воротником. Самые высокие норильские начальники и мечтать не могли о таком одеянии.

Его появление вызвало толки во всех многочисленных уголках нашего опытного цеха, который, по общему заключению, «размножался почкованием», – это означало, что к основному помещению каждый год пристраивались новые крохотные комнатки для умножающихся служб и отделов.

– Большой начальник был недавно, – оценил нового заключенного Федор Витенз. – Такую одежду не покупают и не дают по блату. Она выдается только в порядке элитного снабжения. Взяли на работе, не успел переодеться.

– Ну и дурак! – высказал свой взгляд на незнакомца наш цеховой кочегар Володя Трофимов, хороший парень и работяга, за недолгую жизнь успевший навесить на себя несколько судимостей, и последнюю по грозной 59-й статье, карающей организованный бандитизм.

– Почему дурак? – поинтересовался я. У меня с Трофимовым были добрые отношения, я часто беседовал с ним, дружески дознаваясь, как он попал в разбойное «кодло» и как намерен жить после освобождения, если когда-нибудь выйдет на волю – для таких, как он, будущее освобождение всегда виделось проблематичным, на завершенный «по звонку» срок тут же навешивали новый.

– Вот еще – почему! Натуральный псих! В таких шмотках появиться в зоне! Да его в первый же вечер измантузят и вычистят.

– Он может и не дать себя раздеть. С таким надо будет побороться. – Я заметил, что новый заключенный, коренастый и крепкокостный, принадлежит если и не к богатырям – по росту не тянул на богатыря, – то к борцам-средневесам вполне может быть отнесен.

Трофимов презрительно покривился.

– Как это – побороться? Засопротивляется – дадут пером в орла. За такое роскошное шмотье наши не побоятся нового срока.

– Ты-то хоть не свяжись по этому делу с твоими «нашими».

– Мне-то зачем? Недавно присмотрел в зоне одну деваху. И ей, и мне через три года на волю. Слово ей дал, что додержусь до звонка без добавок.

В этот же день наш начальник, после долгого разговора с незнакомцем, повел его по всем помещениям цеха – знакомить с нашей работой. В мою комнатку оба зашли, когда я прокаливал в муфельной настольной печи осадки растворов, доставленные от химиков. Рядом с печью на столе стояла коническая колба Эрленмейера со свежезаваренным чаем. Незнакомец сперва с наслаждением втянул в ноздри чайный аромат, потом подал руку.

– Андрей Виссарионович Кожевников, металлург-цветник.

– Андрея Виссарионовича привезли сегодня в Норильск и сразу доставили к Звереву, – сообщил начальник. Он, хоть и чистопородный вольный, даже член партии – впоследствии довысился в Москве до заместителя наркома электроэнергетики, – не разрешал себе обращаться к заключенным инженерам иначе, как по имени-отчеству. – Будет и у нас работать по специальности.

– Буду, – подтвердил Кожевников. – Правда, я в последние годы – вольфрамщик, но раньше и медью занимался. Металлургию никеля придется осваивать заново. – Он показал на колбу и спросил: – А как у вас с чаем? Без чая не существую.

– С чаем у нас хорошо, – успокоил я его. – И в лавочке для заключенных продается, а если не хватит нашей нормы, у вольных всегда можно купить.

– Чаем я вас обеспечу, – сказал начальник. – Я не любитель чая, у меня всегда остается от пайка.

Я не удержался и спросил Кожевникова:

– Вы пойдете в лагерь в своей одежде, Андрей Виссарионович? Это небезопасно. Воров и бандитов у нас хватает.

– Знаю, – сказал он. – Владимир Степанович Зверев обещал, что выдадут незамедлительно лагерное обмундирование первого срока. Мы ведь с ним в прошлом кончали один институт, оба ученики профессора Мостовича. Свое имущество я все же постараюсь сохранить.

После ухода начальника с Кожевниковым я оповестил соседей, что Кожевников металлург, что он в прошлом добрый знакомый грозного Зверева, в те дни главного инженера Норильского комбината, и что, видимо, наш новый сотрудник будет под начальственной опекой старого знакомца – и, следовательно, удостоится блата, нам неведомого. Такому человеку можно не опасаться нападений в зоне.

Все оказалось иным, чем мне поначалу представилось.

Кожевникова поселили в том же бараке, где жил я. В первую же ночь его обворовали. Операция совершилась без рукоприкладства, без угроз ножами, без кровопусканий. Кожевников, ложась, тщательно выполнил необходимые охранные меры – не снял с себя шапки, положил унты «в голова», они были гораздо удобней наших соломенных подушек, а сам растянулся на роскошной дохе, она была тоже мягче барачных подстилок. Ночь он проспал спокойно, а утром обнаружил, что покоится на голых досках – ни шапки, ни унтов, ни дохи и в помине не было.

Что-то лагерное из одежды нашлось к утреннему разводу. Кожевников прибыл в опытный цех уже бригадно, а не единично, еще больше поразив нас своим новым видом – самые отъявленные из наших штрафников «промотчиков» не напяливали на себя подобное грязное рванье.

– Что я тебе говорил? – победно сказал мне Трофимов. – Плевать нашим на прежние знакомства новенького. Старый блат не ходит в зоне в козырях.

Он не радовался несчастью Кожевникова, но был удовлетворен, что его предсказания оправдались и прежние «кореша» не оплошали. Он не сомневался, что Кожевникову вовек уже не увидать исчезнувшего имущества. Меньше всего он – да и все мы – мог предвидеть бурю, разразившуюся в лагере спустя несколько часов.

Кожевников, доставленный в ОМЦ, кинулся к цеховому телефону. Нам строго запрещалось