Николаевича ослабли и сами собой подогнулись. «Ну, вот и все, — сказал он себе. — Пошла вызывать скорую помощь. Хоть домой позвонить бы…» Он опустился на стул и уставился на свои морщинистые ладони. Кто сосчитает, сколько раз в жизни он видел свои руки? Но теперь это были грустные ладони человека, которого через четверть часа повезут по улицам в карете скорой помощи на больничную койку.

Послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, и влетела докторша. Васильковые ее глаза уже не казались нарисованными на фарфоре. Они прозрели. У женщины было счастливое, веселое лицо.

— Вы что это приуныли? Да я уверена, что у вас ничего серьезного. Раздевайтесь, я послушаю.

Она побывала в гардеробе и удостоверилась, что сумка не перевернулась. А на обратном пути ей повстречался в коридоре рентгенолог Лукирский и улыбнулся ей — и не просто, а со значением…

Ф. ШМАТКОВ И ГАЗЕТА

Письмо первое.

…Жизнь у нас в Коврижкино скучная. Клуба нет. Вот и приходится стучать в козла да скидываться на троих. Прошу вашу газету вмешаться и помочь.

Ф. Шматков.

Письмо второе.

…После того как вы напечатали фельетон «На бесклубье и поллитра — МХАТ», у нас в Коврижкино открыли клуб, но там только танцы да танцы, а мы с дружками этим делом не интересуемся. Скукота стоит по-прежнему. Вот и забиваем козла и сбрасываемся на троих.

Остаюсь Шматков Федор.

Письмо третье.

…После вашей заметки «Не твистом единым» в клуб понаехали лекторы и давай молотить кто про что горазд — один про галактику, другой про Африку. Душе от тех лекций ни отдыха, ни веселья. Вот и приходится в козла да на троих. Скучно в нашем Коврижкино.

При сем Федор Шматков.

Письмо четвертое.

После вашей статьи «Галактике время, потехе час» к нам в клуб прислали артистов Курова и Мурова и пионерский хор под руководством Щукина. Ну, думали, теперь развлечемся, нахохочемся. Однако же в клубе всем места не хватило, нам билетов не досталось, и пришлось нам сброситься на бутылку, а потом забивали в козла до ночи. Ох, и тощища у нас в Коврижкино!

Ф. Шматков.

Письмо пятое.

Через день после вашего фельетона «Открывает Щукин рот, да не слышно, что поет», Куров, Муров и пионерский хор явились ко мне на квартиру для дачи концерта на дому. А мы как раз с дружками только-только отковырнули бутылку и размешали домино. Комната у меня маленькая, а хор большой. Полхора набилось с Куровым посередке, а другая половина осталась на дворе и Муров с ними. Какой уж тут концерт! Образовалась полная неразбериха и толчея. Чуть бутылку не опрокинули. Насилу мы их выставили, дорогих гостей. А после забивали козла почитай до самого утра и все приговаривали: «Ну до чего же скучища в нашем Коврижкино!»

С приветом Ф. Шматков.

Письмо шестое.

Дорогая редакция! Спасибо вам за помощь. Наконец-то сдвинулось дело. Ваш корреспондент товарищ Дудель явился к нам в Коврижкино с пол-литром коньяка армянского и сардинами марокканскими и обучил нас забивать козла морского, а мы, оказывается, гоняли сухопутного, сами того не ведая. Потом тов. Дудель показал, как ставить кости домино одну за другой в шеренгу, и ежели первую толкнуть, то все завалятся. В общем, здорово мы посмеялись и отдохнули. Я когда вам писал, всегда крепко надеялся, что редакция нам в конце концов поможет. Так и вышло.

С благодарностью Ф. Шматков.

АКСЕЛЕРАЦИЯ

Папа взорвался в десять. Он резко встал с кресла, выключил телевизор и подошел к окну.

— Не волнуйся, — сказала мама. — С ней ничего не случится страшного. Девочке уже семнадцать лет, у нее есть голова на плечах.

— Ей еще семнадцать, а в голове у нее ветер, — возразил папа. — Где она ходит, хотел бы я знать? — С высоты седьмого этажа он пытался разглядеть людей на вечерней улице.

В пять минут одиннадцатого взорвалась мама. Она отбросила толстый журнал, вскочила с тахты и встала плечом к плечу с папой на вахту у окна.

— Ух, и задам я этой паршивой девчонке, — сказала мама. — Велено было русским языком вернуться в половине десятого.

— Наверняка целуется с каким-нибудь шалопаем в чужом подъезде, — проскрежетал папа. — Про акселерацию читала? Про ускоренное созревание и взросление нынешних деток? Они и длиннее нас, и умнее, и шустрее, чем мы были в их возрасте. Ну, я ей пропишу такую акселерацию!

Папа сорвал с себя вельветовую пижамную куртку и принялся лихорадочно надевать костюм. В это время Вера Максимовна, мама, в передней торопливо натягивала плащ прямо на халат.

— Вы куда? — испуганно сказала бабушка Аня, выглядывая из кухни.

— Искать Наталью, — буркнул папа, Евгений Павлович.

— Да сидите вы спокойно, — сказала баба Аня. — Вернется сейчас Наташенька. Дело молодое.

— Вы плохо представляете себе, что такое акселерация, мама, — рявкнул Евгений Павлович. Он метнулся мимо тещи в кухню, рывком выдвинул ящик кухонного стола и достал длинный хлебный нож-пилу.

— Господи, это еще зачем? — ахнула бабушка.

— На всякий случай. Будем прочесывать подъезды, — ответил Евгений Павлович и по-бандитски засунул нож в рукав — между подкладкой пиджака и рубашкой.

— Женя, скорее же! — нервно крикнула Вера Максимовна с лестничной площадки.

— Будем рассуждать логично, — сказал Евгений Павлович, когда они вышли на улицу. — Откуда он ее провожает? Скорее всего из кино. Кино — там. — Евгений Павлович указал на пылающие в конце улицы красно-синие буквы: «Кинотеатр „Лунник“». — Следовательно, направление поиска ясно. Вперед!

Сиреневая тьма майского вечера заливала город. Флюиды веселой весенней сумасшедшинки щекотали кожу и с дыханием проникали в грудь, где, по уверениям наших невежественных предков, находится обиталище души. Навстречу Вере Максимовне и Евгению Павловичу брели разнеженные пары с букетиками ландышей, но у папы с мамой за долгие годы семейной жизни выработался стойкий иммунитет против уловок проказницы-весны. Сурово сдвинув брови и жестко сжав губы, они почти бежали мимо блочных, кирпичных и панельных домов микрорайона. На ходу они цепко приглядывались к подъездам, оценивая каждый с точки зрения его пригодности как прибежища для влюбленных. В некоторые дома они заходили и даже поднимались до второго этажа. Нигде никого…

— Нет, так