Истории из предыстории Сказки для взрослых

Мы часто шутим, чтоб не сойти с ума.

Чаплин

В стране волшебников и чудаков

Еще со времен средневековья сказка и басня в равной мере считались в Италии, да и в других европейских странах, жанром второстепенным, низким. Это снисходительное отношение к сказке, как народной, так и литературной, сохранилось до наших дней. Чтобы не быть голословным, сошлюсь на такого знатока итальянского фольклора и классической традиции, как Луиджи Малерба. Вот что он пишет в своем предисловии к сборнику басен «Бестиарио» Леонардо да Винчи: «Сказка и сейчас представляется многим как второстепенный жанр, игнорируемый академиями и выброшенный из истории литературы. Ее отдали на откуп мифологам и антропологам, сунув в корзину, где уже лежали останки древних ископаемых, копий и стрел. Сказка, как и эти примитивные предметы, служила лесным народам и охотникам, чтобы облегчить и скрасить бесконечные темные ночи, а затем ее ограничили сферой детского чтения».

На это можно было бы возразить, что сам великий Леонардо все-таки писал сказки и басни и во многих новеллах бессмертного «Декамерона» Джованни Боккаччо нетрудно найти сказочные сюжеты. Более того, в XVII веке Джамбаттиста Базиле создал удивительный сборник сказок «Пентамерон». И нет никакого преувеличения в словах советского литературоведа Р. Хлодовского, что Базиле «был не только одним из оригинальнейших рассказчиков, но и одним из самых крупных писателей не только итальянского, но и европейского барокко». Далее, однако, Хлодовский уточняет: «До статьи и перевода Бенедетто Кроче („Пентамерона“. — Л. В.) литературные сказки интересовали лишь знатоков фольклора, таких, как Витторио Имбриани, этнографов и странных типов, „эрудитов“, любителей литературных раритетов и антиквариата».

Леонардо да Винчи, Боккаччо, Базиле критики прощают их «нелепую» любовь к сказкам. Что ж, причуды гениев, им многое позволено. Но уж другим — увольте!

И все же в прошлом веке усилиями Витторио Имбриани и Никколо Томмазео, а уже в нашем благодаря долголетнему труду Итало Кальвино, отстоявшего литературное достоинство итальянской народной сказки, этот жанр завоевал место под солнцем. Не сразу и довольно неохотно критика признала, что классическая итальянская литература многое почерпнула из фольклора, народных преданий и мифов. Прежде всего из мифов. Хотя бы уже потому, что сказка, в сущности, неотделима от мифа. На эту прямую, нередко нерасторжимую связь сказки и мифа указывал В. Пропп в своей известной книге «Исторические корни волшебной сказки»: «Миф не может быть отличаем от сказки формально. Сказка и миф (в особенности мифы доклассовых народов) иногда настолько полно могут совпадать между собой, что в этнографии и фольклористике такие мифы часто называются сказками». При этом Пропп дает свое объяснение мифа: «Под мифом будет пониматься рассказ о божествах или божественных существах, в действительность которых народ верит». Очень важное и, главное, актуальное, на мой взгляд, замечание.

В последнее время у нас в стране стало прямо-таки модой объявлять мифотворчество вредным, ведущим к забвению разума. В пример приводятся миф о гениальности, провидческом даре и непогрешимости Сталина, миф о чистоте расы и, отсюда, о закономерном превосходстве арийцев над всеми остальными народами, столь удачно внедренный в умы немцев Гитлером. Казалось бы, эти два примера убеждают в очевидности и бесспорности утверждений противников мифотворчества. Вот только забывают при этом, что мифы вредоносны не сами по себе. Все зависит от того, с какой целью и кем создан миф и поверил ли в него народ. Как это ни печально, в миф о сверхъестественной природе Сталина народ на определенном историческом этапе поверил. И даже не заметил, что налицо явная инверсия. В популярной песне сталинских времен утверждалось без тени сомнения: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» А на деле сделали быль сказкой. Тоскливейшую быль — веселенькой сказкой, вернее, даже байкой.

Нечто похожее происходило и в Италии в черное муссолиниевское двадцатилетие. Дуче, воспетый и обожествленный продажными историками-сказочниками, якобы привел страну к величию и славе, накормил бедных и обуздал богатых.

В таких условиях литературная сказка могла быть либо обращена исключительно в далекое прошлое, либо носить обличительный характер. С той незначительной особенностью, что обличать разрешалось лишь чужих, врагов и недоумков, почему-то не понимавших всю грандиозность и неповторимость времени, в котором им выпало счастье жить.

Замечательный детский писатель Самуил Маршак очень талантливо высмеивал и разоблачал американского расиста мистера Твистера, не замечая ни шовинизма, ни национализма в своей собственной стране. В Италии же Сальватор Готта сочинял трогательные героические сказки о балиллах — юных фашистах, готовых ради дуче не задумываясь пойти на смерть.

Ну а в сфере устного народного творчества процветал анекдот — единственно возможная реакция на громогласную фашистскую риторику. После падения фашизма он вошел неотъемлемой частью в итальянскую литературную сказку, особенно в сказки Малербы, и на то были свои исторические причины.

Когда в результате второй мировой войны и немецкий и итальянский фашизм были разгромлены и на смену им в Германии и в Италии пришли демократические режимы, наступил, как это часто бывает после времени бесправия и безгласности, период эйфории. Народ ждал и верил, что теперь-то настанет царство полной социальной справедливости и равноправия (убедительное доказательство неистребимой живучести мифов). На этот раз, правда, некоторые ожидания сбылись. Итальянцы обрели три основные свободы: печати, слова, собраний. Их жизнь со временем стала много богаче и комфортабельнее. Однако вместе с достатком и комфортом в полной мере проявила себя и социальная индифферентность — феномен, описанный Альберто Моравиа в романе «Равнодушные», что во время создания романа (1929 год) требовало от писателя немалой смелости. Но если бы восторжествовало только это совсем не евангельское безразличие к ближнему!

Новая государственная власть очень быстро обюрократилась, свои собственные интересы стала отождествлять с общенациональными, подчинила все логике обогащения, нередко ценой компромиссов с