Путевые впечатления. Юг Франции

КАРАВАН

Пятнадцатого октября 1834 года мы покинули Париж с намерением посетить Юг Франции, Корсику, Италию, Калабрию и Сицилию.

Предпринятое нами путешествие было задумано не как прогулка светских людей, не как экспедиция ученых, а как паломничество людей искусства. Мы не собирались ни безостановочно передвигаться в почтовых каретах, ни хоронить себя в библиотеках — нам просто хотелось побывать везде, куда увлекли бы нас живописные пейзажи, исторические достопримечательности или народные предания. Так что мы отправились в путь, не имея определенного маршрута, а положившись на случай и на собственную удачу, поручив судьбе вести нас туда, где найдется что позаимствовать; при этом нас мало смущало, что свой урожай уже собрали наши предшественники, ибо мы были уверены, что не могут люди собрать в свои риги все колосья, которые посеял Господь, и пребывали в убеждении, что на любом поле, как бы ни тщательно его сжали, всегда останутся колоски, из которых можно связать еще один сноп для обогащения исторических знаний, поэзии или фантазии.

Наш караван составляли Годфруа Жаден, только что поставленный в первый ряд наших пейзажистов двумя последними выставками; Амори-Дюваль, собиравшийся присоединиться к нам во Флоренции, где, знакомясь с творениями великих мастеров, он завершал свое глубокое постижение Рафаэлевой школы, начатое им еще в мастерской г-на Энгра; я, возглавлявший экспедицию, и Милорд, ее сопровождавший.

Поскольку три первые персонажа, только что названные мною в этом ряду путешественников, своими трудами уже более или менее известны широкой публике, я не буду сообщать никаких подробностей, касающихся их нравственных качеств и физического облика; однако прошу позволения остановиться на последнем персонаже, ибо ему суждено сыграть слишком важную роль в этом повествовании, чтобы мы уже на первых страницах не познакомили с ним наших читателей, которые, как я подозреваю, ровным счетом ничего о нем не знают.

Милорд родился в 1828 году в Лондоне, в собачьей конуре при особняке лорда Артура Г***, расположенном на Риджент-стрит. Его отец — террьер, а мать — английский бульдог; оба родителя обладали безукоризненной и длинной родословной, так что их сын соединил в себе отличительные качества обеих пород: внешне это проявлялось в том, что его голову, по своим размерам сравнимую с туловищем, украшали два огромных глаза, наливавшиеся кровью при малейшем волнении, плоский раздвоенный нос, закрывавший часть верхней челюсти, и пасть, распахивавшаяся до ушей, чтобы захлопнуться словно тиски; по духу же своему он был страстный воин, способный, стоило только его возбудить, сражаться с любым живым существом, начиная с крысы и кончая быком, и с любой неодушевленной опасностью, начиная с ракеты, сорвавшейся с места во время фейерверка, и кончая лавой, истекающей из вулкана.

Лорд Артур Г***, большой любитель пари, часто выигрывал значительные суммы благодаря отцу и матери Милорда: первый побеждал в сражениях с собаками своей породы или выхватывал из огня горящие головешки, а вторая умудрялась задушить за определенное время заранее установленное количество кошек и крыс. Лорд Артур Г*** долгое время мечтал соединить несравненные качества двух своих собак в одном существе и уже предпринимал несколько бесплодных попыток добиться этого, как вдруг на свет появился Милорд; в соответствии с чаяними хозяина он получил имя Хоуп, что, как известно всем, по-английски означает «Надежда». Позднее мы объясним, какому стечению обстоятельств он обязан изменением своего имени.

Благодаря то ли своим фамильным чертам, то ли присущим ему природным дарованиям, юный воспитанник лорда Артура Г*** не замедлил проявить способности еще большие, чем можно было от него ожидать: в возрасте четырех месяцев, за неимением соперников со стороны, он уже превосходнейшим образом расправлялся со своими родителями, а в шесть месяцев способен был задушить восемь крыс за тридцать секунд и трех кошек за пять минут. С возрастом, как легко догадаться, его природные и благоприобретенные достоинства лишь развились, так что в два года юный Хоуп, хотя и находившийся в самом начале своего жизненного пути, обладал уже известностью, сравнимой со славой стариннейшей и благороднейшей лондонской знати (само собой разумеется, что мы говорим здесь лишь о собачьей аристократии).

Хоуп пребывал на вершине своей славы, когда в 1831 году Адольф Б., сын одного из богатейших наших банкиров, отправился в Лондон, чтобы провести там некоторое время; среди имевшихся у него рекомендательных писем было одно, адресованное лорду Артуру Г***. Незадолго до этого разразилась Июльская революция, и о ней в ту пору терялась в догадках вся Европа. Тогда еще не считалось дурным тоном признаваться в своем участии в ее событиях; поэтому, когда Адольфа расспрашивали о том, что происходило в четверг 29 июля, он рассказывал интересные подробности захвата Тюильри, свидетелем которого он стал. В числе прочих была одна достаточно любопытная (я могу поручиться за ее подлинность).

Толпа, заполнившая дворец, добралась до Маршальского зала — этого великолепного музея нашей воинской славы. Однако следует признаться, что среди представленных там великих имен было несколько уже переставших пользоваться народной любовью и, напротив, более всего вызывавших в то время самую дикую ненависть к ним. В числе этих имен было имя графа де Бурмона, которому, невзирая на его успехи в Алжире, не могли простить Ватерлоо, и герцога Рагузского, чья недавняя верность Карлу X никоим образом не могла заставить забыть проявленную им неблагодарность по отношению к Наполеону. Оба эти имени были начертаны в Маршальском зале: первое — в пустой раме, поскольку заполнить ее чем-нибудь еще, кроме драпировки из красного муара, не хватило времени, второе — под великолепным портретом генерала в парадном мундире, написанным Жераром.

Толпа, проходившая мимо пустой рамы и прочитавшая написанное на ней имя графа де Бурмона, набросилась на этот красный муар, как бык на алый плащ матодора, разорвала его на кусочки и затоптала ногами. Не успело еще свершиться правосудие в этом месте, как послышались крики ярости в другой стороне — люди пришли в возбуждение при виде портрета герцога Рагузского. В ту же минуту ружья были нацелены на картину и раздались выстрелы; три пули попали в голову, две другие — в грудь, точно так же, как это произошло с маршалом Неем. Вот-вот должен был последовать второй залп, но тут какой-то человек кинулся к портрету, сбросил его на пол,