Alex Onyx Ваше мнение очень важно для нас

Оки немного трясёт, но не хватало ещё, чтобы это заметила прислуга, толстуха Эмби! Усевшись так — поджав загорелую ножку — Оки прячет под нею дрожащий хвостик.

— Эмби, слушай, тут такое дело… Я кое-кого пригласила.

Толстуха моет посуду, но после этих слов сразу прекращает.

— Кого, миэльфи? — испуганно оборачивается она, как будто этот «кто-то» нагрянет прямо сейчас. Надо сказать, не так уже она не права. С минуты на минуту и должен.

— Эмби, я не обязана тебе докладывать. Ничего не обязана объяснять, понятно? Ты вообще кто?

— Кто? — туповато таращит глаза толстуха. Как всё-таки интересно: она совсем ненамного старше Оки, перигелия на три или четыре, но тётка тёткой. А ведь тоже эльфийка, только из обедневших. Давно и прочно обедневших. Может быть, давно и прочно обедневшие — уже не эльфы? Нет денег — нет магии, нет магии — нет красоты, и вот бедняжка громадна, а не грациозна, и что её ждёт, кроме мытья посуды?

Обычно такие мысли пробегают в прекрасной остроухой голове Оки стайками птичек, которые не летают. Она никогда их не додумывает, и стайки просто исчезают за ближайшим углом.

— Эмби, ты — прислуга, — с достоинством напоминает хозяйка. — Прислуга — вот и прислуживай. Нечего мне тут… выспрашивать, — отчитывает она толстуху, словно не сама только что завела этот разговор.

— Миэльфи, прошу, умоляю, скажи: кто придёт в этот дом? — причитает толстуха, глядя на беспечную девчонку с каким-то священным ужасом, как будто из той прямо сейчас могут посыпаться чёртики, или вырасти антенна, или выпрыгнуть крокоглот.

Но с Оки всё в порядке. Даже слишком в порядке — она настоящая милашка, няшка-эльфяшка, другой просто не бывает. Её блестящие лиловые глазки подчёркнуты ярко-зелёными векторами, острые ушки посыпаны золотистой пыльцой, а острые грудки — серебристыми хлопьями пудры «Эли». В руке у неё — бокал с соком на самом дне. Какой смысл наливать сок в бокал? Да ещё и в таком мизерном количестве?

Кру-то!

Оки любит всё крутое. Эмби любит всего бояться. Ну, может, и не любит, но боится же! Особенно за эту взбалмошную, дерзкую девчонку. Но сколько за ней ни приглядывай, а всё равно она что-то да натворит. Даже не выходя из дома исхитряется! Вот как сейчас. Пригласила кого-то! Родителей не будет всего четыре часа, и вот он, результат…

— Эмби, я вызвала воспра, — спокойно сообщает Оки и отпивает маленький глоток сока.

— Нет, Оки! Нельзя, миэльфи! — машет полными, словно распухшими руками Эмби, как будто это поможет отмахнуться от предстоящего визита.

— А вот и можно. Просто дороговато…

— Нет, нет… — мотает головой бедняга, но, видимо, смиряется и всё-таки замолкает, опуская голову.

— Вот и чудненько. А то «нет» да «нет». Кто тебя спрашивает? — прохладно замечает Оки. — А ты знаешь, что у воспров нет имён?

— Нет, миэльфи. Как же их зовут, когда… когда зовут?

— Так и зовут: воспр. Или: мой милый воспр! Или: восприк, дорогой! — Оки смеётся и наконец-то допивает сок.

— Какой он, миэльфи? — спрашивает Эмби, забирая у неё пустой бокал.

— Ты имеешь в виду, как он выглядит? Вот так, — ленивым, еле заметным движением пальцев Оки разворачивает кисею. В розовом дымчатом ромбике мягко светится портрет вполне приятного джентльмена. Из его аккуратной шляпы выглядывают вполне симпатичные рожки.

Эмби вглядывается, вытягивая шею. Она словно боится подойти поближе, чтобы рассмотреть.

— А может быть, вот так, — касается кисейного ромбика Оки, и джентльмен сменяется на кого-то, весьма схожего с вепрерылом. Толстуха под впечатлением. С глазами, полными почтительного страха, она качает головой. Впрочем, возможно, в пределах своего вида и этот господин не так уж омерзителен…

Коротко хохотнув, Оки схлопывает кисейный ромбик.

— Эмби, послушай… — вдруг произносит она в каком-то совсем уж несвойственном ей, проникновенном тоне. — Это ещё не всё. Всё немножко сложнее…

У Эмби даже уши бледнеют. Они и так довольно бледные, но становятся почти белыми. Кончик её хвоста дрожит из-под простецкого ситцевого платья как осенняя веточка.

— Я дала зарок… Зарок Силам Обещаний и Клятв…

— Оки!

— Не смей орать на меня! Тебе всё равно не понять. У меня есть мечта. И судьба. И мне нужно разобраться в себе. А тебе… тебе ничего не нужно. Нет, нужно! Домыть посуду и… и… и не сметь разбираться в том, в чём ты не разбираешься! Воспр мне поможет. Он укажет мне путь. Я дала зарок о том, что буду…

Неумолимый, как сама судьба, звонок прерывает её откровения. Неуклюже ковыляя на своих толстых ногах, Эмби идёт открывать неизвестному чудовищу…

— Миэльфи… — шепчет Эмби, заговорщицки показывая глазами, что за нею гость, как будто этого можно не заметить.

— Я вас жду, — радушно улыбается воспру юная хозяйка, и как много в её кошачьей грации — от грации светской львицы. Жестом она приглашает его присесть.

Он оказывается вовсе не пугающим и нет, не отталкивающим. Просто он необычный. Очень, очень необычный.

Его большая голова чем-то напоминает бычью, хотя и трудно сказать, чем конкретно. Может быть, потому что ноздри такие крупные? Они не только крупны, но и чрезвычайно чувствительны, настолько, что этого невозможно не заметить: всё время подрагивают, мелко вибрируют, а иногда по ним пробегают мягкие, но энергичные волны. В левую ноздрю продето благородное, некрикливой красоты кольцо — довольно широкое, жёлтого металла. В том, что оно безумно дорогое, мог бы усомниться… да-да, именно. Только безумец.

Волосы у воспра медно-каштановые, вьющиеся, а уши возвышаются над головой, пожалуй, посильнее, чем у эльфов, и тоже крайне чувствительны. Чувствительны до того, что завораживают: они находятся в непрерывном движении, наклоняются, пригибаются, разворачиваются. Порой кажется, они становятся ещё выше, а порой — укорачиваются, сжимаются, как будто пытаясь удержать, не потерять пойманный ими звук.

Большие, немного печальные глаза — два ищущих и неутомимых охотника. И эти охотники не суетливы, их нельзя назвать бегающими, но всё и вся становится их законной добычей довольно скоро и накрепко, если не навек. Воспр не просто смотрит — он улавливает, а улавливая — проживает, оценивает, определяет отношение. Это легко угадывалось по всё время меняющемуся выражению его глаз, по тончайшей мимике.

Что было трудно — так это угадать, как он одет. По его телу пробегали кисейки то одного, то другого фасона, а иногда всё это просто гасло или переплеталось в сложные сочетания, когда уже и не скажешь, что представляет собой эта кисейная мозаика. Оки в своём стабильном