Александра Свиридова

Что следует иметь в виду, смотря фильм «Колоски»

Такое случается редко, когда я говорю сыну и близким: брось все и посмотри этот фильм. Поляки сняли невероятный фильм, название которого все будут переводить, кто во что горазд. “ПОСЛЕДСТВИЯ” – напрашивается первым, но я перевожу “СТЕРНЯ” (в российском прокате перевели как “Колоски”). Имею право: авторы оставили мне много намеков на то, что это может быть так.

Я помню, как это больно – идти по стерне. Это гвозди, сделанные из соломы, плотной и прочной у основания стебля. Они неизбежно остаются после любой жатвы – серпом ли жал, махал косой или прошелся по полю комбайном. Грубая золотая щетина покрывает лицо земли, если смотреть издали, а если ступать босиком, идешь по гвоздям. До крови. И если душа у тебя от чего-то уходит в пятки, то стерня – через пятку – втыкается прямо в душу. Но чтобы получить стерню, следует что-то посеять, а потом пожинать урожай. В этом месте название отсылает к вечному: “Что посеешь – то и пожнешь”. С одной разницей: сеяли отцы, а пойдут по стерне их дети.

Сюжет фильма прост. Целиком почерпнут из жизни, но упрощен.

В жизни было так: 10 июля 1941 года половина жителей польского городка Едвабне, что в 85 милях от Варшавы уничтожила вторую половину. Убийцы, во главе с мэром, были католиками. Их жертвы – одна тысяча шестьсот душ – евреями. Поляки убивали их несколько часов в короткой июльской ночи. Руками.

Вооружившись чем попало – ножами, топорами, молотками. У кого были ружья – стреляли. Те, кто уцелел в мясорубке, спрятались в амбаре неподалеку, но ненадолго; амбар подожгли, и недобитые евреи сгорели заживо.

После победы погибшим поставили памятник – как павшим от рук нацистов. И полвека жители Едвабне ходили мимо памятной таблички, прекрасно зная правду, но никто и словом не обмолвился.

Страшный секрет Едвабне предал огласке в книге “Соседи” мой добрый знакомый поляк, историк Принстона Ян Гросс. Книга вышла в начале нового века и вызвала шквал протестов. Не было поляка-патриота, кто не плюнул бы в автора. Но нашлись и другие поляки – те, кто задумался над историей Едвабне. В 2004-м режиссер Владислав Пасиковский принес продюсеру, некогда бывшему режиссером, Дариушу Яблонскому сценарий…

Описывать, как никто не давал деньги на “антипольский” фильм не буду, но семь лет спустя деньги все же собрали, фильм сняли. И теперь Польша бурлит – в ряде городов фильм запрещен к показу, как антипольская пропаганда, и нет кинотеатра, который бы согласился дать хоть один просмотр. Режиссеру поступают угрозы, а исполнителя главной роли Матея Штура – поляка, сыгравшего поляка, – атакуют антисемиты в прессе, а по телефону и в интернете обещают убить. Говорят, что он занесен в черный список национальной киноакадемии, чтоб не снимал его больше никто.

Такое вот кино.

Это не про Польшу, не про поляков, и не про Едвабне, хотя в кадре Польша. Это про убийство людей людьми. Соседей – соседями.

“Я знаю такие деревни, я знаю таких людей”, – во множественном числе ответил Дариуш Яблонский на обвинения в поклепе на поляков.

В фильме все много проще. Массовое убийство уведено за кадр, а в кадре всего два человека, два брата. Один прилетел из Америки повидать другого, живущего в отцовском доме на хуторе. Подтянутый, чисто выбритый мужчина лет сорока с небольшим с легкой кожаной сумкой прибывает в некий город в Польше. Его никто не встречает. Он садится в такси и только таксисту скажет, что 20 лет, как уехал, живет в Чикаго. Уточнит, что уехал в первую стычку властей с “Солидарностью”. Так устанавливается время: уехал в 1981-м, приехал – в 2001-м.

Машина в сумерках тормозит у тропинки в поле – дальше пешком до дому. Меж сжатых полей, покрытых той самой колючей щеткой стерни. Хрустнет ветка в жидком кустарнике, разделяющем луг на “твое-мое”, и Франтишек – так зовут мужчину – поставит сумку на свою стерню и бесстрашно ринется по своей земле в кусты: – Эй, кто там?

Нет никого. Только сумка исчезла. Значит, был кто-то… Кто?

Франтишек войдет в старый дом налегке – даже без сумки. Встретит его хмурый младший брат Юзеф, грязный после рабочего дня в поле. И только погаснет свет, как со звоном разлетится оконное стекло от брошенного с улицы камня…

Такое начало.

Из скудных реплик выяснится, что младший старшему многого не прощает, хоть и помнит его не очень хорошо. Был брат – и не стало, сбежал, оставил семью и даже на похороны отца и матери не приехал. Жалкие оправдания эмигранта, что паспорта не было, для Юзека пустое.

– Ты им это расскажи.

– Они уже не живые.

– Для тебя, – отрежет брат с укором.

Так авторы обозначат, что для младшего ушедшие – живы. Это важная точка противостояния.

Дальше – больше: из незначительных реплик откроется, что от Юзека ушла жена, уехала с ребенком в Америку и там рассказала старшему, что младший сошел с ума и она не может жить с ним в аду, который он устроил.

И медленно приоткрывается ад…

Франтишек пойдет по центру села, а ему со всех сторон станут нашептывать, чтоб забрал брата с собой в Америку.

Его узнают, а он – никого. Все помнят отца, укоряют, что хоронить не приехал… И объясняют, что младший – мерзавец: сломал единственную хорошую дорогу в селе. Зачем – не понятно. Подтянутый строгий старший решительно идет в банк – просить ссуду на то, чтоб починить полуразрушенный дом, а ему скажут, что дом вовсе не его… Что отец его незаконно землей завладел. И старший почувствует, что все тут сошли с ума.

А младший поведет его в чисто поле, на отцову землю и покажет свое богатство: стоят на стерне рядами надгробные плиты евреев… Со старинными надписями, с магендовидами… Именно этими камнями была выстлана в селе единственная хорошая дорога. Нынче ее решено асфальтировать. И не останется следа от людей, что когда-то лежали под этими камнями…

И это только полдела, так как из ничейной дороги Юзек камни просто выворотил и увез, а много камней разбросано по частным подворьям. И он их выкупает у односельчан.

Франтишек подсчитывает убыток: 700 тысяч злотых за триста надгробий.

– Да это ж жиды! – взрывается старший.

– Люди, – поправляет его младший.

И говорит, что