другими светскими науками, изучение Александром Михайловичем слова Божия, которое и само, будучи живым и действенным (см.: Евр. 4, 12), еще более внедряло и укрепляло в сердце его страх Божий.

Продолжая повествование о себе, старец говорил: «Но вот раз я сделался сильно болен. Надежды на выздоровление было очень мало. Почти все отчаялись в моем выздоровлении; мало надеялся на него и сам я. Послали за духовником. Он долго не ехал. Я сказал: прощай, Божий свет! И тут же дал обещание Господу, что если Он меня воздвигнет здравым от одра болезни, то я непременно пойду в монастырь». Но что за причина такого обета молодого человека, которому прежде в голову и мысль о монастыре не приходила? Страшно было проведшему время в беспечной веселости, по смерти, являться на суд Божий, определяющий грешников на вечное мучение. Следовательно, причина обета его идти в монастырь опять был страх Божий. Затем исполнение обета, т.е. поступление в монастырь, и вся последующая подвижническая жизнь что имела своей главной причиной? Страх Божий, который, в свою очередь, имел своим основным началом страх человеческий, т.е. до известного времени жизнь под строгостью.

За четыре года до поступления в монастырь, по словам самого старца, постигла его, как выше сказано, тяжкая болезнь, промыслительно направившая жизнь его к доброй цели. Следовательно, это было за год до окончания им семинарского курса, так как от окончания им курса до поступления в монастырь (от 1836 до 1839 г.) прошло только три года. Самое дело показывает, что Александр Михайлович, тотчас по выздоровлении, не имел возможности исполнить свой обет. Ему нужно было год доучиться до окончания курса. Иначе если бы он вздумал, для исполнения своего обета, уволиться из богословского класса, ему не дозволили бы сделать это ни его родители, ни семинарское начальство. Между тем целый год семинарской жизни, проведенный им в кругу веселого общества молодых товарищей, не мог не ослабить его ревности к монашеству, так что и по окончании семинарского курса он не сразу решился поступить в монастырь.

Теперь настало для Александра Михайловича время борьбы с самим собой, — тяжелая борьба! Чувствовал он, что связал себя обетом пред Господом посвятить всю свою жизнь на служение Ему в чине иноческом, но заманчивая жизнь мирская, исполненная разнообразных чувственных удовольствий, тянула душу его к себе, как магнит железо. Известно, что борьба человека с самим собою длится и во всю его жизнь. Но в подобных случаях, при перемене грехолюбивой мирской жизни на жизнь духовную, монашескую, исполненную многоразличных лишений и искушений, состоящую в распятии себя миру и сораспятии Христу, борьба эта есть, так сказать, генеральная битва, из которой человек выходит или победителем, или побежденным. Потому старец Амвросий, сообразуясь с наставлением преподобного Иоанна Лествичника¹⁰, всем, кто только чувствовал в сердце своем искреннее желание работать Господу в чине иноческом, или, что то же, ощущал в себе звание Божие к монашеству, советовал в миру не медлить — конечно, смотря по обстоятельствам.

Перед Александром Михайловичем, молодым студентом, только что вышедшим из семинарии, открыты и двери высшей духовной школы-академии; мог бы он отдаться и пастырской деятельности в должности приходского священника; но, связанный обетом, он уже не мог теперь вязать себя чем-либо иным. За лучшее он решился избрать для себя такое место, которое не могло бы стеснять его в случае его полной решимости оставить мирскую жизнь. Потому прежде всего он, по окончании курса семинарских наук, поступил в дом к одному помещику домашним учителем его детей. При воспоминании об этом старец между прочим высказывался, с какою благоразумной осторожностью относился он к своим хозяевам. «Бывало, — говорил он, — размолвят муж с женой и оба обращаются ко мне с жалобами друг на друга. Думаю себе — как тут быть? Они хоть и поразмолвили, а через час или два опять помирятся. А мне если хоть раз принять одну чью-либо сторону, нужно чрез это вооружить против себя другую. Так, бывало, слушаю только их жалобы, а сам посматриваю на них да молча улыбаюсь. Вскорости, конечно, хозяева мои примирились, и я был с ними в хороших отношениях». Временами Александр Михайлович был еще здесь свидетелем взаимных отношений гостей-разночинцев. Это, впрочем, не касалось его личности, однако имело для него значение в том отношении, что знакомило его с обществом людей, быт которых ему вовсе еще не был известен. Прибавлял к сему покойный старец, что в молодости, где бы он ни жил, всегда все, находившиеся в ссорах, искали его совета и просили быть их примирителем. А это уже одно показывает, что, и при веселом своем характере, он имел в себе задатки жизни духовной.

Полтора года пробыл Александр Михайлович преподавателем частных уроков в означенном помещичьем доме. Но вот открылось свободное место наставника духовного училища в г. Липецке, и он, без сомнения вследствие предварительной просьбы, по определению семинарского начальства от 7 марта 1838 года, утвержден был в должности учителя первого класса училища и вскоре явился к месту своего назначения. Затем, вследствие выбывших один за другим двух наставников, переведен был во второй, и наконец — в низший класс¹¹ преподавателем греческого языка, вместе с соединенными с ним предметами¹².

К приезду Александра Михайловича в Липецк учителя духовного училища имели казенные квартиры. Для сего на училищном дворе¹³ было два деревянных корпуса — один, окрашенный в желтый цвет, стоял на дворянской улице, а другой — голубого цвета, был сзади училищного двора. В первом, по преданию, вместе с другими жил и Александр Михайлович. Примем еще к сведению, что одновременно с ним были наставниками в Липецком училище два товарища его по семинарии, студенты — вышеупомянутый Василий Федорович Светозаров и Павел Степанович Покровский. О последнем, впрочем, достоверно известно, что он в семинарии шел курсом вперед Александра Михайловича.

Имея от природы живой и веселый характер, Александр Михайлович очень увлекался мирскими увеселениями: любил пение и музыку и даже некоторое время, как впоследствии признавался, имел мысль поступить в военную службу. Впрочем, теперешняя жизнь Александра Михайловича, среди товарищей, других наставников, представляет его уже совсем в ином свете сравнительно с тем, каков он был в школе, когда юношеская жизнь его носила на себе отпечаток беспечной веселости. Сам старец, в откровенных разговорах с приближенными, давал понимать, как шло теперь его житье-бытье. По своей врожденной способности любил он и теперь говорить и пошутить.