приговоренный жить в провинции, делался посмешищем в глазах своих друзей. Пусть он украшает свое жилище и сад, пусть устраивает пышные приемы, пусть его дом станет светским и интеллектуальным центром всей округи — все равно бедняга превратится в глазах двора в старомодного провинциала, никому уже не интересного. В мемуарах того времени крайне драматично описываются эти опалы — disgraces: «Узнав, что он впал в немилость, герцог, человек религиозный, повел себя с христианским смирением. Когда же пришли с этой новостью к герцогине-матери, она по их лицам заключила, что сын ее должно быть умер». Опальные аристократы жили в своих роскошных загородных домах, на прекрасной земле Франции, могли посвящать все время управлению громадными имениями и при этом считались, да и сами себя считали все равно что покойниками. И вправду, обыкновенно они либо сильно толстели, либо худели и довольно скоро уходили в мир иной.

Политика, благодаря которой высшая знать Франции превратилась в noblesse de cour — придворных, пленников вечного версальского праздника, оторванных от общества в родных провинциях, как и от источников своих богатств, была гибельна для экономики страны. Если Иль де Франс напоминал огромный парк или сад с тысячами великолепных замков, то остальная сельская Франция была сущей пустыней. При этом, заметим в скобках, многие тысячи дворянских семей все-таки жили в провинции, в своих имениях, так как не были приняты при дворе, но почти все они были отчаянно бедны и никто из них не располагал ни малейшим политическим влиянием. Поэтому их никак нельзя сравнивать с английским поместным дворянством. По дороге, ведущей из Парижа в Версаль, непрерывной чередой во весь опор мчались туда и обратно экипажи, и приезжие англичане, как и теперь, отмечали, что французы очень любят быструю езду. Зато дорога из Парижа в Орлеан пустовала, разве что изредка проезжала по ней почтовая карета. Сельское хозяйство пребывало в страшном запустении, и даже наведываясь в свои владения в перерывах между придворными обязанностями, хозяева им нимало не интересовались. Единственными их занятиями на свежем воздухе были охота и устройство парков. Дичь тщательно оберегали от браконьеров; занятие это, как в старину, каралось смертью, и потому леса кишели оленями, кабанами, волками — и участниками пышных охот. Людовик XV, охотясь, всегда старался не топтать посевы и гневался, если кто-нибудь скакал прямо по полю, но многие тогдашние охотники не отличались подобной щепетильностью. Никому из дворян не пришло бы в голову пригласить кого-то из своих арендаторов поохотиться вместе, да это было бы и противозаконно — только дворянам позволялось охотиться и ловить рыбу. Но большинство вельмож и глаз не казали в свои поместья; они вращалась при дворе, держали дом в Париже, загородную виллу поблизости от Версаля, а самые удачливые еще и квартиру прямо во дворце. Во времена Людовика XV около тысячи дворян имели в Версале постоянное жилье или временное прибежище. Одно из следствий этого странного положения состоит в том, что изучать французское домостроительное искусство XVIII в. можно лишь почти исключительно в Париже и в его окрестностях. Загородные дома в провинции большей частью представляют собой или старинные оборонительные замки с парой-другой заново отделанных помещений, или постройки XIX в. В некоторых богатых провинциальных городах имеются хорошие общественные здания и дома буржуазии XVIII в., но первоклассных строений того времени за пределами радиуса дневной неспешной поездки из Версаля чрезвычайно мало.

Версаль был сердцем Франции, и здесь, как в стеклянном доме, жил король — на виду у своих подданных, досягаемый для них. Тогда дворец был еще доступнее для публики, чем теперь. Днем и ночью можно было попасть и в сады Версаля, и в парадные комнаты. Когда в начале революции разнеслась весть о приближении разъяренной толпы, стража тщетно пыталась запереть ворота, всегда стоявшие нараспашку— из-за столетней ржавчины они не поворачивались в петлях. Людовик XIV в сущности так и жил на публике, но Людовик XV, не столь толстокожий, как его прадед, устроил для себя частные апартаменты, где мог скрыться от толпы. Несмотря на то, что там было пятьдесят комнат и семь ванных, словно в целом загородном доме, это помещение получило имя «малых покоев». Даже придворные могли входить туда, только если пользовались привилегией присутствовать на торжественных выходах или если получали особое приглашение. Со временем король велел оборудовать другие, еще более уединенные апартаменты, где уже никто ему не мешал. В конце концов северное крыло дворца превратилось в сущий лабиринт скрытых от глаз коридоров, потайных лестниц, крохотных комнаток, выходящих окнами во внутренние дворы. Сын архитектора Робера де Кот- та назвал их крысиными норами, с грустью вспоминая о благородных зданиях, возведенных его отцом и Мансаром для Короля-Солнце. Но Людовик XV любил маленькие предметы превосходного качества, а потому эти «крысиные норы» могли похвастаться, может быть, прекраснейшей в мире отделкой, которая отчасти сохранилась до наших дней. Впрочем, возможно, судьба французской монархии была предрешена именно тогда, когда в 1722 г. регент вернул двор обратно в Версаль. Короли всегда живут в клетке, однако когда эта клетка находится в столице, хотя бы слабые отзвуки общественного мнения проникают сквозь ее прутья. Но не было на свете короля более оторванного от своего народа, чем Людовик XV. На переезде двора в Версаль настаивал кардинал Дюбуа, советник регента, в надежде тем самым продлить век своего господина — он думал, что вдали от Пале-Рояля Филипп Орлеанский хоть немного угомонится. Похоже, что переселение прошло без особой суеты и беспокойства, и все привычно занялись мелочами этикета, как будто и не уезжали из Версаля. Несколько месяцев спустя кардинал Дюбуа умер. На следующий год королю исполнилось тринадцать лет, а значит, он достиг официального совершеннолетия, хотя у власти по-прежнему стоял регент. Но этот странный человек успел собственной неумеренностью основательно подорвать здоровье. И вот однажды в мрачном расположении духа он послал за малюткой-герцогиней де Фалари, чтобы посплетничать с ней, а уж потом подняться к королю и приступить к делам. Сидя возле огня, он спросил, верит ли герцогиня в загробную жизнь. Та отвечала, что верит, а он на это сказал, что в таком случае находит ее поведение необъяснимым. Затем помолчал и проговорил: «Ну что ж, рассказывайте, что новенького». Герцогиня открыла было ротик, чтобы поведать о последнем скандале, но тут Филипп Орлеанский покатился на пол и умер.