нервно ерзая под пристальным взглядом шефа.
— Это даже не научная фантастика, — редактор зевнул. — Мы возьмем вашу повесть из-за того, что печатали раньше и вы принесли продолжение.
— Здесь все чистая правда, я могу показать дневники отца.
— Не надо, — редактор спрятал зевок в ладони, отодвинул стопку распечатанных листов. — Не понимаю, зачем вы вставили сюда образ профессора Любомудрова? В научном мире это довольно известная фигура.
— Такие всегда известны. — Сергей с тоской посмотрел на стены кабинета. Напротив ему отечески улыбался господин президент. Портрет занимал едва ли не полстены.
— Зато про Журбу Артура Львовича я только от вас и слышал, — заметил шеф и задумчиво поскреб скрипящим ногтем блестящую лысину.
— Для нас он некто вроде Штирлица: загородный дом, секретные правительственные разработки и явки, но главное скромность и бескорыстность.
Редактор улыбнулся и с наигранной безразличностью поинтересовался:
— А что, ваша семья действительно куда-то эмигрировала?
Сергей тяжело вздохнул и терпеливо пояснил:
— Федор Иванович, там ведь все написано.
— Да? Может, вы предъявите мне браслет-детонатор?
Сергей растерянно посмотрел на левое запястье. Часы показывали полшестого вечера.
— Он у дяди. В последнее время стал давать сбои, плохо рассчитывал пространственные координаты. Когда неделю назад, я возвращался из Атлантиды, вместо дядиного кабинета попал в лабораторию и упал на синхронизатор времени…
— Оно и видно, что вы упал намоченный. — Шеф тихо рассмеялся собственному каламбурчику. — Так где родители, в Америке? Канаде? Израиле?
Сергей обиженно потрогал нос.
— За кого вы меня принимаете?
— А я — еврей. — Федор Иванович улыбнулся, снял с переносицы маленькие круглые очки. — Мне понравилось заглавие: «Земля обетованная», — пропел шеф. — Ладно, Сережа, идите. Идите, работайте, не желаю больше испытывать свое терпение. Повесть мы напечатаем, а за вранье я пошлю вас куда-нибудь далеко… в командировку.
— Спасибо, Федор Иванович.
— До свидания, Сережа.
— До свидания, — Сергей пулей вылетел из кабинета.
Когда он ушел, Федор Иванович Крузейнштейн грузно поднялся из-за стола и, пройдя по кабинету, остановился напротив окна.
Осень озолотила листья берез и кленов. Сквозь поредевшие ряды деревьев просматривался другой берег оврага, старые воздушные кроны вязов, издали напоминающие паутинки, летящие к дальнему бетонному строю многоэтажек. Окна домов заходящее солнце залило червленым переливающимся золотом.
— Действительно, как много этих — действительно. Почему человек не летает, вернее, не все — большинство падает. Почему не можем жить в том мире, в котором живем, как не можем жить в том мире, о котором мечтаем? Было бы совсем неплохо — воплотить мечту в действительность и попасть на Острова Блаженных.
В памяти всплыли давно позабытые, из юношеской поры, полные крылатой романтики строки:
Федор Иванович грустно улыбнулся.
— Старею… Старею и по-глупому все еще верю, как маленький ребенок, в чудеса. Вдруг… Все может быть неожиданно и вдруг…
Близоруко прищурившись, Федор Иванович увидел над вершинами деревьев медленно барражирующий, попирающий все законы природы предмет, похожий на большую супницу…
Но это уже не наша история…
В дрожащей дымке горизонта
То ли явь, то ль обман миража,
Под падающим диском солнца:
Земля обетованная.
Верил ли, что найду тебя?
Знал ли, что верен мой путь?
Проклятая и обетованная,
Пленившая сердца грусть.
Алым солнцем, пронзенный путь,
Белым снегом укутанный след,
Знал, что найду и вернусь
Через тысячи тысяч лет.
Из непризнанного бытия,
Искалеченных, наших дней,
Здравствуй, обетованная,
Ставшая Атлантидой моей.
Конец.
Мадрид, 10.09.2000