польских земель отошли к Пруссии. Австрия на этот раз не осталась в стороне и получила так называемую Малую Польшу с городом Люблином.

Нет сомнения, что польские и турецкие дела полностью парализовали всякое реальное вмешательство Екатерины II в войну против Франции, когда же к концу 1794 — началу 1795 г. «домашние» проблемы были более или менее улажены, ситуация в войне Первой коалиции против революционной Франции полностью изменилась.

Под влиянием событий на фронтах произошли важные события внутри самой Франции. В апреле 1793 г. был создан знаменитый Комитет общественного спасения из девяти членов, которым были даны огромные полномочия по организации отпора врагу. 2 июня 1793 г. пали жирондисты и к власти пришли якобинцы — наиболее радикальное крыло революционеров.

К этому моменту ситуация на фронтах для республиканцев была просто катастрофической. На севере наступала австрийская армия герцога Кобургского, английские войска осадили Дюнкерк, прусская армия герцога Брауншвейгского, наступая с востока, овладела Майнцем, на юге пьемонтские войска оккупировали Савойю и угрожали Ницце. Испанцы перешли Пиренеи и наступали на Байонну и Перпиньян. Корсикой завладели сепаратисты под руководством Паоли, англичане блокировали все порты Франции, захватывая даже нейтральные суда, а 9 августа 1793 г. пророялистски настроенное командование военно-морской базы в Тулоне сдало крепость англичанам, которые захватили все арсеналы и весь средиземноморский флот Франции.

Наконец, 60 из 83 департаментов Франции подняли мятеж против центральной власти Конвента. Однако правительство якобинцев и Комитет общественного спасения проявили не просто бурную, а отчаянную, яростную энергию. 23 августа по докладу Барера Конвент принял декрет о всеобщем ополчении (levee en masse). Он гласил: «С этой минуты и до той поры, пока неприятель не будет изгнан за пределы республики, — все французы находятся в состоянии мобилизации для службы в армии. Молодые люди пойдут сражаться; женатые будут ковать оружие и доставлять продовольствие; женщины будут изготовлять палатки, шить одежду и работать в лазаретах; дети будут щипать из старого белья корпию; старики дадут понести себя на площади, чтобы своими речами подогревать мужество бойцов и проповедовать ненависть к королям и единство республики».

Исступленная работа закипела в мастерских, где ковалось оружие, на призывных пунктах, куда приходили новобранцы, во всех учреждениях, которые руководили и направляли эту гигантскую деятельность.

Для тех, кто был против, для всех упорствующих был выдвинут действенный аргумент - гильотина. 17 сентября 1793 г. Конвент принял так называемый «закон о подозрительных». Этот закон открыл дорогу революционному террору, объявляя «подозрительными» и отправляя на казнь всех тех, «которые своим поведением, либо своими связями, либо своими речами проявляют себя сторонниками тирании, федерализма и врагами свободы».

Бешеной энергией и террором революционному правительству удалось достичь невозможного: под ружье была поставлена небывалая еще в истории человечества армия - почти что миллион* человек! В войсках была восстановлена строгая дисциплина. Безжалостно были наказаны все генералы, у которых не хватало мужества и энергии, а оставшиеся во главе войск вместе с юными полководцами, недавно взошедшими к вершинам военной иерархии, повели республиканские отряды к победе.

Последнее время в популярной исторической литературе и тем более в средствах массовой информации очень модно описывать любую революцию (и, разумеется, Великую французскую) как продукт деятельности неполноценных личностей, маньяков, а то и просто уголовников, обращать внимание на самые темные и грязные стороны революционных событий, патологически упиваясь описанием казней или кровавых погромов. Здесь не место вступать в полемику об облике Дантона, Робеспьера или Марата и вести дискуссию о причинах революции, до глубины потрясшей Францию и Европу, споря о том, являлась ли она неизбежным продуктом естественного исторического процесса или была сделана кучкой заговорщиков. Все это слишком удалило бы от темы исследования. Важно констатировать лишь один абсолютно очевидный факт — люди, ушедшие ценой своей жизни защищать революцию в рядах новой армии, к числу политических проходимцев и маньяков с патологическими отклонениями не относились. Армия была охвачена волной искреннего, идущего из самой глубины сердца энтузиазма и порыва. Этот порыв, это необычайно приподнятое состояние духа наивной веры в то, что солдаты и офицеры, сражаясь с врагами, открывают новую эру в истории человечества, воюют за «светлое будущее», причем не только Франции, но и всего мира, надолго оставили след в сердцах и умах тех, кто в этот момент дрался под знаменами республики.

Позже бывшие офицеры Революции, став генералами и маршалами Империи, а затем Реставрации, познав за свою бурную жизнь смену многих режимов, будут очень обтекаемо писать в мемуарах о своем участии в революционных войнах, сосредоточивая внимание на сухих перечислениях маневров и чисто военных аспектах операций. Но даже сквозь страницы этих намеренно лишенных эмоций и политически осторожных произведений будут нет-нет прорываться фразы, выдающие чувства, которые некогда испытали их авторы, в молодости ушедшие сражаться во имя новой веры. «Вся страна взялась за оружие, все, кто был в состоянии выдержать тяготы войны, ушел сражаться. Молодой человек почувствовал бы себя неловко, если бы остался в такой момент дома... Война, которую я пытаюсь описать, была войной, участием в которой я горжусь, потому что она была одной из самых справедливых»⁹, — вспоминал о революционных войнах военный министр Людовика XVIII и, конечно, благонамеренный «роялист» маршал Гувийон Сен-Сир. А другой маршал и, по иронии судьбы, также королевский военный министр (при Луи-Филиппе) Жан де Дье Сульт так писал о солдатах и офицерах французской армии 1794 г.: «Офицеры подавали пример преданности, с ранцем за спиной, без жалованья... они принимали участие в раздачах, как солдаты, и получали, как рядовые, свое обмундирование со складов... Никто, однако, не жаловался на трудности и не отвлекал свое внимание от службы, которая одна была предметом соревнования. Во всех чинах тот же порыв, то же желание идти далее того, что предписывает долг; если один отличился, то другой старался превзойти его своей храбростью, своими талантами, своими делами; посредственность нигде не находила поддержки. В штабах — бесконечная работа, охватившая все области службы, и тем не менее считалось, что ее недостаточно. Мы желали принять