Пограничные полномочия
Часть 1
28 августа 2096 года
В верхней секции условного шкафа тоже ничего нет.
Куда я его засунул?.. Белые стены, белый пол, белый потолок. Настроить по-другому несколько лет лень. Шкаф, стол, кровать – минимализм. Умудрился потерять здесь блокнот. На Земле и не подозревают, что тест на когнитивные способности я уже вряд ли пройду с прежним результатом… А! Он в промежуточном отсеке! Я же там… хех… горы рисовал, разглядывая через иллюминатор. То есть делал то, чего не умею никаким из возможных хоть обычных, хоть высокотехнологичных способов. А значит, блокнот подходит. Антикварная вещь – Алекс Тихорецкий подарил… И у меня есть ещё целых два года, чтобы придумать, как ему за это получше отомстить.
В «коридорчике» базы снова вглядываюсь в контуры пейзажа за окном. Если закрыть один глаз, местное небо окончательно теряет объём и кажется промежуточным наброском на плохо прокрашенном тёмном фоне. Если открыть оба – разительно реальнее не становится. Я настолько далеко от дома, что не получается ни как следует растеряться, ни осмыслить степень полученной свободы, ни уложить этот ставший непомерно значимым кусок пространства в голове.
Шесть лет – именно столько, по расчётам специалистов, можно проторчать в небесах в двадцати световых годах от жизни без последствий для психического здоровья. То есть… без необратимых последствий. В общем, это вам не с Марса астероиды расстреливать…
Отпуск на Землю не положен. «Возвращение к службе на погранкольце после короткого перерыва грозит критическим выгоранием». Информация в открытом доступе. Мог бы и насторожиться, подписывая контракт… Но в длительной изоляции виделись только плюсы, не война же… А на деле… И зачем меня сюда понесло?! Ну… за это хорошо платят. И… всегда старался скрыться от людей, остановиться и подумать. Задержаться, затормозить, раздвинуть тесные стенки секунды и как будто что-то вытянуть изнутри. В обычном мире время течёт быстрее. А здесь… Но уже через четыре месяца мне хотелось сбежать. К чёрту тренировки – подготовить к такому нельзя. Держало единственное, что всегда может заставить геройствовать, – нежелание оказаться слабым в собственных глазах.
Межнякова хватило на две трети срока – открылась язва желудка. Идиопатическая… Вроде и пустяковый диагноз, даже здесь. Можем синтезировать любые медикаменты. И на базе есть робот-хирург. Но хрен. Не спасало. Понять бы, какой закон природы срабатывает каждый раз, когда приходит маловероятный головняк и катит за собой целый ком обстоятельств ещё похлеще. Командование решило отправить больного обратно, а меня – на два месяца оставить одного, ждать итогов подготовки следующего новобранца. Потому что – я даже не удивился – в текущем резерве не было никого: запасных пришлось в полном составе перебросить на Бурую после июльского ЧП…
По-человечески не попрощались с Серёгой, так мы были раздражены. Не знаю, ради чего он вообще здесь был: с его-то выслугой мог бы безбедно жить в своей Москве… Да не мог он – как и я, искал возможности смыться от бегущего времени, всегда стремился действовать на месте и сам – и представлять себя причиной. А как только исчез из виду, уносимый высланным с Земли кораблём, я окончательно вышел из себя. Но меня никто в тот момент не видел, потому выходил из себя я про себя…
Почему всегда так? Стоит только начать выбирать пути потяжелее, и судьба подкидывает тебе ещё и бонусных проблем. Смеюсь сам над собой: от кого ожидал награды?
Точнее – пытаюсь не рассмеяться. Кажется, я делаю это бо́льшую часть жизни – пытаюсь не рассмеяться. Даже непонятно зачем. Ведь очень похоже на то, что если выключить серьёзность, картонный антураж рассыплется и можно будет увидеть смысл – на самом деле. На самом деле, конечно, нет…
Но Ритка бы сказала, я сейчас просто рисуюсь. Улыбаюсь, представив её комично разгневанное лицо. А вот и напрасно: здесь ведь больше никого нет – как в таком случае рисоваться?!
Надо наконец отправить ей обещанные голограммы местного мини-вулкана… И карикатуру на Тихорецкого, которой я по-настоящему горжусь!
29 августа 2096 года
Я по-настоящему горжусь теперь ещё и тем, что мне всё-таки удалось сфотографировать огнедышащую сопку – причём именно сфотографировать: сделать двумерный кадр, передающий разъярённую гору точно такой, какой она выглядит в моих глазах.
Поднимаюсь с покрытого жёсткой растительностью пятачка – и почти падаю, для равновесия вогнав в тонкую почву кулак. Не замечал в поиске удачной точки съёмки: ноги затекли так, что в первую секунду кажется, дальше я не смогу сделать ни шагу.
Это всегда только кажется. Особенно если тебе некуда деваться…
Сегодня тридцать девятый день моего вынужденного одиночества. Начинаю воображать, как разговариваю с Межняковым, сочиняя ответы в его духе, а что ещё хуже – радуясь репликам, предельно похожим на манеру этого разгильдяя выражаться. Добравшись до «Подумаешь, всего четыре промаха», «Успеем, куда торопиться?» и «Починим внешнее освещение завтра. Не хочешь поиграть в бадминтон?», изгоняю поселившегося у меня в голове мини-Межнякова и одобряю текущее положение дел.
На обратном пути держусь низко над поверхностью планеты, поминутно лихо уклоняясь от вырастающих прямо по курсу остроконечных пиков, с ехидным наслаждением представляя, что сказали бы на Земле о таком уровне риска при управлении летательным аппаратом. Риска не для меня: автоматика успеет так или иначе вывести пилота из-под удара. Риска для зверски дорогой штуковины под названием «Гермес-816-2». На самом деле и для неё никакого риска нет: для сведения его к нулю предназначен мой мозг. Но в мозги у нас на Земле принято верить гораздо меньше, чем в автоматику…
Сигнал тревоги – хорошо хоть учебной – застигает меня в десяти минутах лёта от базы. Набираю высоту и не снижая скорости вступаю в диалог с генерируемым программой неопознанным кораблём. На этот раз всё просто: виртуальный звездолёт никак не реагирует на запросы – и я даю команду уничтожить его.
А потом, отгоняя мучительную усталость, ускоряюсь до предела. Через несколько минут бессильно вваливаюсь «домой».
Всего один шаг в главный отсек – и подступает. Будто извне, будто кто-то со стороны указывает на до сих пор ускользавший от понимания, но убийственно непреложный факт…
Сползая на пол по ближайшей стене, не испытываю ничего, кроме глубокой
