десять — одиннадцать, принялась чем- то греметь, но со своего ракурса, мне было не видно. Скоро шум прекратился и перед моим лицом, вновь, появилась девчушка, она протянула руки и вытащила меня из так называемой, постели. И тут передо мной, предстал не только потолок, но и стены, а также, вся обстановка окружающего меня помещения. Стены из бревенчатого сруба, тоже не сильно обработанного, щели, которого, были заткнуты толи шестью, толи какой- то травой серого цвета, на этих самых стенах — пара полок с посудой, похожей на деревянные миски, а также глиняные крынки, прикрытые тряпочками и обмотанными бечевкой. С права от меня, стояла огромная, дровяная печь, на полу, рядом с печкой лежали дрова, вдоль печи, стояла широкая лавка.

Девочка, не обращая на меня какого — либо внимания, развернулась и присела на другую лавку, стоящую у большого, деревянного стола, так что, я оказалась сидящей у нее на коленях. Передо мной, на столе, стояла деревянная миска, с каким-то содержимым, а рядом с ней — деревянная ложка, с другой стороны стола, успела заметить, точно такую же лавку, как та, на которой сидели мы, а на противоположной стене, размещалось небольшое окно со ставнями, в данный момент открытыми, сквозь которые, проникал дневной свет. Пока я все это бегло оглядела, девчушка что- то намешала в миске, добавив туда молока, взяла ложку и принялась тыкать мне ею в лицо, поскольку от шока рот я не открывала, а она с упорством пыталась меня накормить.

— Ну же Ведка, снедай давай, а то пока с тобой провожусь, все девки на реку без меня убегут. Ну же Ведка, ну ты что, как лебедь сонная?! — потрясла она меня.

Под ее причитания, я открыла рот, и она сунула мне туда ложку какой- то каши, по вкусу похожей на овсянку, только зерна меньше, как будто в кофемолке дробленные.

— Вот благушка моя, вот сразу бы так… давай еще ложечку и еще, ну вот и еще маленько. Ну вот и по трапезничали, давай еще молочка испьем и в зыбку почивать. Напоив меня, из такого же деревянного, как и вся посуда здесь, стакана, она положила меня в люльку, подвешенную под потолком и качнула ее.

Я уставилась, ничего не видящим взглядом, в этот бревенчатый потолок и просто отключилась от реальности, девочка, какое- то время повозилась в избе и вскоре убежала, а я, так и продолжала лежать, находясь в какой — то прострации и единственной мыслью было: — этого не может быть! Ну не может такого быть! Это бред! Бред, да и только!

Как-то неожиданно, на меня навалилась апатия и усталость, будто мраморной плитой придавило и через какое-то время, меня сморил сон. Проснулась, когда начало темнеть, открыв глаза, увидела снова, тот же потолок и беззвучно разревелась, слезы градом текли по щекам, но легче мне не становилось, на улице послышался собачий лай, скрип дерева и топот, похожий на топот копыт, а затем голоса людей:

— Боянка, где ты? Ух, погоди же, получишь ты у меня хворостиной по заду. Гоймир, ты глянь, нет ее, опять на реку сбежала, мытарка. Ну погоди, ж ты мне, так отхожу, сидеть не сможешь, спать стоя будешь.

Вскоре, в избу вошла дородная, краснощекая женщина в платке, повязанном так, что волос совсем не было видно. Подойдя ко мне, она заглянула в зыбку, пощупала, хмыкнула каким-то своим мыслям и принялась, как я поняла, греть еду. Во дворе слышалось ржание лошади, лай собаки и зычный мужской голос, понукающий ту самую лошадь. Следом в избу, взмыленная влетела, как я поняла, та самая девчушка:

— Ах, ты ж недоросль, куда опять моталась, а? — обернулась от печи женщина, размахивая полотенцем. — Боянка, я ж тебе сколько раз говорила, чтоб от избы дальше аршина, не смела ходить? Ты ж за Ведарой, смотреть обещала, а сама, мотаешься по околице и горя не знаешь, вот задам тебе хворостиной, будешь знать, как хозяйство бросать, пока мы с отцом и братьями твоими, в поле, цельный день пропадаем.

— Ну мам, я ж ненадолго, да и токмо до реки, жара какая, мочи не было терпеть, а за Ведкой, я глядела и кормила ее… — поныла девочка, переступая с ноги на ногу, поглядывая на мать.

— Ух, бедовая поросль, — произнесла женщина, бросая полотенце на лавку. — Жарко ей, а нам в поле не жарко думаешь? — устало сказала женщина, всплеснув руками. — Вот оставлю завтра Зелислава, за хозяйством смотреть, а ты в поле нам подсобишь, раз в избе не сидится и под приглядом нашим будешь… — пригрозила она девочке пальцем.

— Да не надо, Зелислава оставлять, я сама за Ведкой погляжу, обещаю, больше носа со двора не высуну, ток не надо в поле, там же и не присядешь даже… — пробубнила девчонка, отводя взгляд в сторону.

— Ох, Боянка, ну в кого ты, такая мытарка, уродилась? — обреченно произнесла женщина. — Нет, чтоб за хозяйством глядеть, так она, все места себе найти не может, как перо на ветру: куда дунет, туда и несет тебя… Ладно, чего уж, помогай на стол накрывать, голодные все! — сказала женщина, беря полотенце и вновь, разворачиваясь к печи.

Послышались еще шаги и в комнату вошли четверо, расселись по лавкам, стоящим у стола.

— Ну и ума-а-ялись сегодня… — протянул парень, лет четырнадцати на вид, опуская вихрастую, светлую голову на руки, сложенные на столе.

— Да-а-а и токмо половину, сделать успели. Батька говорит, завтра раньше выйдем, чтоб завтра закончить ужо — ответил ему, самый старший из вошедших.

— Ну к, давайте байстрюки, помогайте на стол собирать, а то ж Боянку и не дождешься. Живее давайте, щас отец придет… — сказала женщина и продолжила возится у печи.

Все поднялись, один вышел, а остальные стали доставать с полок: посуду, хлеб, какие-то миски, вот женщина водрузила на стол, котелок исходящий паром, и еще какие — то плошки с едой. Зашел парень, что выходил из избы, неся в руках крынку, а за ним, здоровенный мужчина, эдакий богатырь: плечи широкие, густая, русая борода, рубаха подвязанная, серые полотняные штаны. Он подошел ко мне и вынул из зыбки.

— Ну, как ты Ведара? За сестрой приглядела? Или опять Боянка, со двора деру дала? Мм-м? — спросил мужик, покачивая меня на руках

— А чего сразу деру? — взвилась девчонка, — жарко сегодня, токмо до речки и обратно, — пробубнила она, забирая крынку у вошедшего парня и разливая молоко по стаканам.

— Гоймир, да положи ты ее в зыбку, давай за стол все, а там и баньку бы истопить, а то в пыли все, не хуже поросят, — сказала женщина, вытирая руки о тряпку.

Мужчина положил меня назад в зыбку и пошел садится во главе стола, рядом с ним сели: четыре разновозрастных парня, затем Боянка, а за ней уже и сама женщина, все принялись есть. Ужин, как и разговоры за ним, прошли мимо моего восприятия. В реальность меня вернула, самая обычная потребность, нестерпимо захотелось в туалет. До этого, за всем происходящим и не