Стив стоял в коридоре своей пустой, промёрзлой холостяцкой квартиры и напряжённо всматривался в темноту. Всего за пять дней миссии он устал почти до полного изнеможения и сейчас стоял вертикально, а не сползал обессиленно по стене только благодаря своему врождённому неподражаемому упрямству.

Единственное, чего ему хотелось сейчас (и пускай это было достаточно малодушно, чтобы скептически поджимать губы в презрении к самому себе, он ведь никогда не озвучивал своих пессимистических взглядов на этот «новый» мир) — это угнать у Старка джет, улететь как можно дальше в сторону Северного полюса и снова с разгона нырнуть в нетронутые снега. Если была хоть малейшая вероятность, что он снова замедлится, заснёт, умрёт для настоящего времени — Стив искренне и не первый раз думал в этом направлении — возможно, это было бы не так уж и плохо для него.

Новое время душило.

Прошлое выплюнуло его из славного небытия былых побед. Оставило живым, здоровым, сильным и… совершенно одиноким. Недавняя смерть Пегги висела на шее неподъёмным могильным камнем, сгибая и ломая его упёртость.

Болезнь Альцгеймера съела, выжгла её душу вместе со всеми дорогими сердцу воспоминаниями. В последние месяцы Пегги не узнавала его, не помнила своего имени, а документальные фильмы о своём славном прошлом воспринимала как отвлечённый видеоряд, к ней никак не относящийся. Порой Стив вообще задумывался, понимает ли она, что именно смотрит. Он никогда не показывал своей слабости. Но когда Пегги, совсем уже дряхлая, высохшая, с пергаментной морщинистой кожей на острых скулах, успокаивалась после очередного непростого дня и засыпала, он подтыкал ей подушку поудобнее, подходил к окну и смотрел на сад во дворе лечебницы. Зажигались первые фонари, их неоновый свет резал глаза. Стив проводил подушечками пальцев по векам, унимая усталость, и никогда не признавался себе в том, что пальцы оставались влажными.

Пегги ушла три недели назад, была похоронена с честью и согласно всем воинским формальностям — громко, пышно, официозно. Словно эта чёртова мишура что-то меняла. «Спи мирно, Пег», — подумал он тогда, стоя поодаль. Мысли были вялыми и неповоротливыми, глаза сухо зудели. Гроб окружали многочисленные близкие и родственники, в ряды которых он, Стив, никак не вписывался. «Не вписывался» — ключевое слово всей его жизни в двадцать первом веке.

Пегги ушла, и это ощущалось, как громко схлопнутая ветхая книга. Такая, которая долго лежала и пылилась, раскрытая, на чердаке; а потом кто-то залез туда, прошёл мимо и, походя, одним лёгким движением нарушил её покой. Хлоп — устало вздохнули исписанные страницы. Пух — ухнуло облачко пыли. Так всё и заканчивается, думал Стив. Так и остаются один на один со старым собой, с новым миром и тонной невидимого груза на плечах.

«Не успел», — читалось ужасом в широко распахнутых глазах Баки, летящего вниз, вниз так стремительно, что не догнать, никогда не догнать и не избыть свою вину.

«Опоздал», — видел он то и дело в поблекших, мутных глазах уставшей от болезни Пегги, когда она смотрела на него, как на диковинного незнакомца.

«Не вписываешься», — то и дело мелькало в добродушной ухмылке Наташи и скептическом взгляде младшего Старка.

«Не имеешь значения», — дышало холодом из серо-стальных глаз Зимнего Солдата, и от этого горько, безысходно корчился и выл кто-то внутри него, и закрывал лицо худыми костлявыми ладонями. И сколько бы Стив ни храбрился, сколько бы ни держал весомый, невозмутимый, полный достоинства внешний образ под бесконечными оценочными атаками, за этой видимостью сгибался от неподъёмного груза, подвешенного к шее, худенький мальчишка из довоенного Бруклина. Нет, мальчишка был всё так же смел, упёрт и задирист, а ещё чертовски везуч. Но он устал, сильно устал и чувствовал себя таким никому не нужным и всеми брошенным, что достоинства меркли и ссыпались с него пересохшей луковой шелухой.

Могильные камни тянули на дно, с каждым днём погружая всё глубже.

Стив простонал — глухо и устало. Расслабил обе руки. С одного плеча сполз полупустой походный рюкзак с минимальным набором личных вещей, разрешённых на миссии. Из другой с тихим лязгом выпал щит, ударился выпуклостью о стену и, упав на дно, закачался по кругу, издавая противный низкий гул. Стив осел между щитом и рюкзаком на колени, нагнулся вперёд, едва не касаясь потным, перемазанным лбом пола.

Когда он уходил на войну, когда полез в пасть ГИДРе в Аззано, идя по следу Баки, он думал не раз о том, что война — это смерти. На войне умирают, и рано или поздно с ним случится что-то подобное. Он готовился к смерти. Вот только загвоздка была в том, что думал он в такие моменты преимущественно о своём славном конце. Он почему-то был совершенно уверен, что защитит всех от всего, ляжет грудью на амбразуру, но спасёт дорогих сердцу людей даже ценой собственной жизни. Баки ушёл первым, и Стив оказался не готов к такому удару. Не смог его спасти, не смог даже пальцем пошевелить. Потеря лучшего друга на долгое время парализовала его способность чувствовать жизнь. Затем подорвался на мине Дернье. Это было похоже на косой удар ножом в печень, потому что Стив только-только начал если не приходить в себя, то хотя бы перестал быть похожим на механическую куклу. К тому моменту война неумолимо двигалась к концу, формирования ГИДРы огрызались неистово, разбрызгивая ядовитую пену изо рта, как стаи бешеных волков; а они, Воющие Коммандос, наоборот устали. Чересчур устали. Потеря двух бойцов и постоянное напряжение вымотали их, подразделение жило на честном слове и фанатичной вере в него, Капитана. Держать навязанную планку было ещё невыносимее, чем просто сражаться. Но потом они вышли на Черепа, и всё закрутилось так, что только и мелькало калейдоскопом в глазах. Стало не до размышлений и терзаний.

А после была «Валькирия» и сладостная леденящая тьма, теперь уже его собственная. Стив никому не говорил об этом, но в тот момент, ещё в воздухе, осознав, что это — конец, испытал ни с чем не сравнимое умиротворение. Уходить самому оказалось не так страшно, как терять. Впервые за долгое время ему стало спокойно.

Кто бы объяснил ему раньше, насколько это убивает — терять своих? Как убивает ещё больше — оставаться невредимым при этом? Кто бы его научил, как с этой пустотой внутри полноценно — или сохраняя хотя бы видимость — жить?

Стив вздохнул тяжело. Согнулся ещё и всё же стукнулся головой о паркетную доску. Пахну́ло пылью.