Ольга Викторовна Онойко К вопросу о спасении котиков

А началось всё с того, что этот убогий залил моей прабабушке свежий ремонт.

Прабабушка — орденоносная ведьма, женщина из легированной стали. В войну была снайпером. Терпеть не может разговоров о возрасте и болезнях. Если намекнуть ей, что она всё-таки год от года сдаёт и ей нужна помощь, можно и по башке получить. Порчу наводить на родственников она, конечно, не станет, но клюкой дерётся больно.

Тогда же, в войну, она изготовила себе амулет, вбухав в него столько сил, сколько у меня никогда не было (и, подозреваю, не одну фашистскую жизнь в придачу). Амулет позволяет ей два часа в сутки чувствовать себя на тридцать лет моложе, чем она есть. Поэтому она уверена, что может сама со всем справиться. Но тридцать лет назад ей было уже за семьдесят… В общем, бабушка позвонила мне по Скайпу, я выслушал всё, что она думает о соседе сверху, оценил испакощенные обои, насколько это позволяла веб-камера, и морально приготовился решать вопрос.

Нет, конечно, не брать всё на себя, вы же понимаете. Просто проконтролировать.

Заехать в тот же день я не мог — был срочный заказ. Я пообещал бабушке, что приеду завтра, но так вышло, что обещания не сдержал. Она не обиделась. Я отзвонился, предупредил и пообещал, теперь уже накрепко, историю с приключениями. Мои рассказы о работе она больше всего любит.

Дело было с одним «новым русским», расстрелянным ещё в девяносто пятом. Двадцать лет тот лежал в гробу спокойно, а потом его подельник, его когда-то и заказавший, купил себе яхту. Почему-то именно яхта возмутила покойника до такой степени, что он встал и пошёл на разборку. Успокаивать его пришлось с автоматами. Вскоре мы поняли, что с выбором оружия промахнулись, и промахнулись нешуточно. Из автомата этого парня убили. Дважды расстрелянный, он взбесился и впал в окончательное буйство. Мне довелось вспомнить, как обращаться с огнемётом. Потом шеф вспомнил номерок знакомого из Конторы… Я вернулся домой заполночь, оглохший от залпов и вымазанный кладбищенской землёй, бросил грязную одежду на пол в прихожей и завалился спать. Проснулся уже к вечеру, слазал в душ, перекусил и поехал к бабушке.

Приезжаю, а там этот несчастный обои клеит. Без слёз не взглянешь. Всё перекошено, потолок угваздан, на бабушкиной антикварной мебели — грязь белёсая.

— Здрасьте! — слышу.

Я на него посмотрел. Пошёл, взял чистую тряпку, стал грязь со шкафа оттирать. Шкаф в резьбе весь, легче сжечь, чем отчистить.

А этот всё возится, старается. Улыбается как идиот. И сам весь какой-то угвазданный, не в смысле грязный, хотя и это тоже… Одежда застиранная, стрижка отросшая. Глаза голубые. Блондин. Вид одухотворённый и пришибленный одновременно.

— Так, — говорю я, — хватит. Слезай. Ты сейчас тут намастыришь, всю комнату переделывать придётся. Отдавай деньгами, косорукий.

А он глазами своими ясными так: луп, луп.

— Извините, — отвечает, — у нас денег сейчас совсем нет.

— Кредит возьмёте.

— Да кто ж нам его даст? — удивляется. Я на него смотрю и понимаю: прав. Никто им денег не даст, кроме микрозаймов, а отправлять такого полудурка в микрозаймы — даже я для этого недостаточно Тёмный.

— Вам — это кому? — уточняю.

Он с табурета слез и смотрит на меня.

— Приюту, — говорит. — Я приюту помогаю. Там сейчас эпидемия, понимаете? Вот только на убыль пошла, ещё лекарств покупать ой сколько, а денег у нас совсем нет. Мы уже у всех заняли, у кого могли. И просто так просили, хоть и неловко. А я полгода назад ремонт там помогал делать. Вот и решил, что научился. Вроде там не так плохо вышло.

И снова глазами лупает. Улыбается. Пальцы мнёт.

— Стоп, — говорю я. — Какой, к жмурам, приют? Какая эпидемия?

Я-то, конечно, решил, что он про детдом говорит.

— Кошачий, — отвечает, — приют. Для кошек.

— Что ты мне голову морочишь? Какие кошки, к жмурам?!

И тут с кухни входит прабабушка. С клюкой. В амулете своём, но она и без амулета хорошо слышит. У нас в роду наследственность — обзавидуешься. А чтоб вы знали, прабабушка, как всякая ведьма, к кошкам относится с большой нежностью. Своих, правда, не держит, но дворовых каждый день подкармливает. Я на неё оглядываюсь и понимаю: всё. На бабку нашло. Ховайся в жито. Бабушка ветеран, бабушка умеет убивать.

А бабушка руки к сердцу прикладывает.

— Серёженька! — говорит несчастному. — Что ж ты сразу не сказал, что кошечкам помощь нужна? Брось, брось эти обои, не надо мне ничего, сами справимся, что мы, не справимся разве? Коля!

— Что?

Она на меня смотрит — и я чувствую себя фрицем. Честное слово, лучше целое бандитское кладбище успокаивать, чем одну ведьму-прабабушку.

— Ты там запиши себе, — говорит она, — я Петра Геннадича, прораба телефон потеряла, найди мне его и скинь емейлом. Я сама договорюсь. А ты, Серёженька, иди умойся. Мы сейчас с вами вместе в приют поедем. Хочу на вас посмотреть. Да и что там у вас за эпидемия? Тоже посмотрим.

И кивает многозначительно. Раздала указания, значит. «Серёженька» её пошёл, как телок, в ванную, а бабушка на меня смотрит и глаз щурит. «С вами вместе? — думаю я. — То есть я их сейчас туда повезу?»

А что поделать! Повезу. С бабушкой не спорят.

— Иди, — говорит мне бабушка, — Коля, обувайся.

А сама к шкафу направилась, где у неё сейф с деньгами. Крепко, стало быть, нашло на бабку. Сейчас кошечкам отломится. Но что с ней спорить? Её деньги, собственные, ветеранская пенсия да приварок малый за порчу и гадания. Она до сих пор работает. Говорит, «для ощущения жизни»…

И тут я понял.

Я на дар не жалуюсь. Наследственность богатая, учителя хорошие были. Но я по большей части со злобными мертвяками дело имею, а от них не запах — вонища. Тонкий нюх у меня поотбит малость. Бабушка же работает ювелирно. Силы уходят, так берёт сложностью. Опять же, годы, опыт немалый, чутьё на людей и всё, что около них крутится… Неспроста она решила с места сорваться. Кошек она действительно любит, но не только в них дело. Загадку почуяла бабушка, заинтриговало её что-то, увлекло. Учуяла она в Серёженьке след занятный. А раз так… Благое дело развлечь старушку. Может, по пути и научит чему.

Вот так я в здравом уме и абсолютно трезвый ввязался в спасение кошечек.

Спустились мы в подъезд, вышли на улицу. Темно уже. Тучи обложные, вот-вот польёт. Серёженька прошёл мимо меня — и шагает дальше, во тьму внешнюю. Я его за куртку поймал.

— Куда?

Он обернулся и смотрит. И я на него смотрю. Неоновая вывеска магазинная на Серёженьку голубым светит, холодного оттенка, а от Серёженьки