Выходит не повезло… Что ж, в таком случае остается лишь умереть достойно, смеясь в лицо врагам и костлявой старухе с косой.

Но это лишь на словах выглядит легко и просто. Когда его бесцеремонно бросили грудью на пропитанную запекшейся кровью густо пахнувшую ею прямо в лицо колоду, человек едва удержал в груди рвавшийся из самых глубин естества крик ужаса. Нет, не хочу! Не надо! Молодое сильное тело само собой корчилось в судорогах, отчаянно протестуя, не желая смириться с уготованной участью. И он ничего не мог с этим поделать, мышцы сокращались против его воли, бессмысленно, бестолково. Кто-то навалился ему на спину, прижал коленом шею, втискивая лицом в выщербленную многочисленными ударами топора древесину. Сам топор он тоже видел прямо перед собой. Точнее не весь топор, а только его темную, отполированную мозолистыми ладонями до матового блеска рукоять. Толпа вновь заревела гневно, нетерпеливо. Толпе хотелось зрелища, хотелось страданий, крови… Его крови…

Крепкая ладонь, густо поросшая жестким черным волосом, умело обхватила топорище, вздергивая его вверх, убирая из поля зрения. Одновременно ослабла давящая на шею тяжесть, и он смог поднять голову, обведя взглядом беснующихся прямо перед ним людей. Человек не ждал от них сочувствия, не ждал милосердия, но та концентрированная злоба, то мрачное торжество, что ударили ему в лицо, опаляя жаром неизбывной ненависти, все равно оказались страшнее, чем он предполагал. В их глазах он читал свою смерть, смерть лютую, неминуемую. В оскаленных зубах, в тянущихся к нему скрюченных пальцах была неутолимая злоба, желание уничтожить его, разорвать на куски… Пощады не будет! И этот удар чужой коллективной ненависти внезапно отразился в нем, как в зеркале, взрываясь внутри упругим огненным шаром, наполняя мышцы горячей живой кровью, вытесняя, гоня прочь липкий страх. Он больше не боялся их. Он был уже за гранью бытия, и напугать, задавить его волю стало теперь невозможно.

– Будьте вы все прокляты! – голос еще не давался, хрипел надрывно, но вскоре прорвался, взлетая ввысь, набирая обороты, перекрывая вой толпы. – Будьте прокляты! Я отомщу! Я вернусь сюда даже из ада! Я вернусь…

Полновесный удар носком ботинка в лицо заставил его захлебнуться, глотая зубное крошево. Но не заставил молчать. Разорванные в лохмотья губы вновь открывались, выталкивая наружу вибрирующие гневом и предельной ненавистью слова. Его торопливо сдернули с колоды, придавили к земле, вывернув правую руку, вытягивая ее на мокрое трухлявое дерево. В спину уперлись сразу несколько человек. А кто-то наступил ногой ему на затылок, вдавливая голову в брусчатку, не давая продолжать говорить. Он все равно хрипел из последних сил что-то матерное, сыпал угрозами и проклятьями, но теперь его уже никто не слышал. Никто кроме нескольких боевиков, удерживающих его тело в покорно согнутом положении.

Полевой командир – высокий, стройный горец с правильными чертами лица, облаченный в щегольский натовский камуфляж сделал нетерпеливый жест. Наказание неверного теряло свой пропагандистский эффект. Вместо того чтобы показывать силу и удаль, куражась над беззащитным и испуганным до смерти врагом, моджахеды бестолково суетились, не умея втроем удержать одного жалкого избитого пленника. Не стоило длить этот позор дальше, пора заканчивать.

Тот самый бородач, что конвоировал по дороге сюда пленника, ловко перехватил в натруженной мозолистой ладони мясницкий топор и коротко почти без замаха рубанул по вытянутой на колоду руке неверного. Даже сквозь гул толпы пробился глухой звук удара. Покрытая грязными разводами ладонь несколько раз конвульсивно вздрогнула пальцами и осталась лежать на колоде. Черная кровь сильными толчками хлынула из перерубленной руки пленника. Тот взвыл и отчаянно задергался под навалившимися на него моджахедами. Еще один повелительный жест главаря, и бородач потянул из кармана разгрузки розовый медицинский жгут…

Человек был прав, таких как он, в плену не убивали. Какая выгода с трупа? Даже если это труп офицера ФСБ… За последние годы на Кавказе трупы перестали быть чем-то особенным, из ряда вон выходящим… Их тут теперь как грязи, всяких: солдатских и офицерских, опознанных и безымянных… Кому они нужны?

Совсем другое дело живой пленник. Он может на многое сгодиться… А две у него при этом руки, или одна, это всего лишь детали… Причем не слишком существенные…

Три порыва "Северного ветра"

Ведьма оказалась вовсе не такой, как на фотографиях, что показывал накануне Варяг. Если уж совсем честно, то Андрей едва узнал ее, даже мелькнула, было, робкая мысль о возможной ошибке. Впрочем, оно и не удивительно, женщину снимали на улице, на выходе из салона черной магии, в тот момент, когда на ней была уже самая обычная одежда, а не эта колдовская униформа. Да и беспощадный дневной свет не шел ни в какое сравнение с пронзенным неверными огнями свечей полумраком, придающим сейчас всему происходящему дополнительный ореол таинственности и мрачного очарования. Надо сказать, в обстановке унылой повседневности колдунья значительно проигрывала своему "рабочему" образу. Андрей нерешительно замер на пороге, исподтишка разглядывая сидящую за столом женщину. Ее густые темные волосы цвета воронова крыла падали на узкие плечи тяжелыми волнами. Обнаженные почти до локтей бледные тонкие руки с неестественно длинными, покрытыми черным лаком ногтями на фоне мореного дерева столешницы казались выточенными из благородной слоновой кости. Глубокие и влекущие к себе, будто ночные омуты глаза, в которых плясали отблески пламени свечей, смотрели прямо на него, проникая, казалось, в самую душу, гипнотизируя, подчиняя и подавляя.

Нет, решительно, ведьма, свободно раскинувшаяся напротив него в кресле с высокой резной спинкой, ничуть не походила на собственную бледную тень, что ссутулившись и пристально глядя под ноги, шла среди пестрой уличной толпы на сделанных Варягом фотографиях. И все же это была она. Никаких сомнений, теперь он ясно видел это.

– Здравствуйте. Вы ведь Аделина?

В горле неожиданно пересохло, и голос прозвучал неловко и сипло, еще и предательски дрогнув в конце фразы поднимающимся изнутри волнением. От того вроде бы обычный вопрос даже самому показался нелепым и вымученным. Кровь разом бросилась к щекам, и Андрей мысленно поблагодарил Бога за то, что в помещении практически темно, меньше всего ему хотелось бы обнаружить перед этой женщиной смущение и неуверенность. У воина света не было такого права перед лицом создания тьмы.

Несколько секунд она молчала, все так же пристально разглядывая его сияющими неземным отсветом