Стефан Грабинский «Безумная усадьба» Stefan Grabiński «Szalona zagroda» (1908)

Стою в солнечных отблесках, утопаю в кровавых струях — а ветры надо мной так грустят, а ветры так жалобно плачут над головой…

Смотрю в пустую, широкую степь, смотрю в степь, поросшую сорной травой — а вóроны горюют надо мной, а вóроны надо мной так рыдают…

Одинокий стою в руинах, бездомный, бездетный отец — а горе тащится по развалинам, а горе волочится по обломкам…

На горизонте тучи замерли, на небосклоне тучи остановились — дым набросил пелену на глаза, сажа проникает и врезается в горло…

Вчера вернулся из учреждения: уже не опасен. Пусть будет так. Только клянусь, что любой на моем месте при подобных обстоятельствах оказался бы, в конце концов, там же, где и я…

Я не больной и никогда им не был — даже тогда… да… даже тогда. То, что совершил, возникло не из-за какого-то психического отклонения, а было неизбежностью, каковой являются проявления стихий, как жизнь и смерть — возникло из окружения с непоколебимой очевидностью. Я не психопат и никогда им не был!

Зато был законченным скептиком, не придерживался ни одной концепции или доктрины — никогда не был подвержен внушению. Мой приятель К., которого я считал очень суеверным человеком, был моей полной противоположностью. Его странные, подчас безумные взгляды и теории вызывали во мне резкое неприятие, а отсюда постоянные споры, неоднократно заканчивающиеся разрывом наших взаимоотношений на длительное время. А всё-таки, мне кажется, что не во всем он ошибался. По крайней мере, одно из его убеждений фатальным образом отразилось на мне. Может, потому я, собственно, так ожесточенно против него выступал, как будто предчувствуя, что оно послужит в качестве откровения.

К. утверждал, что в определенных местах должны произойти определенные вещи; другими словами, есть определенные места, характер, природа и душа которых ожидает свершения событий, происшествий, связанных с ними. Называл это «стилистическим следствием», хотя я во всём этом ощущал пантеистический^[1] элемент. Что-то ещё под этим подразумевал, но я не соглашался с суждением подобного рода, избегая даже малейшей тени таинственности.

И всё-таки эта мысль не давала мне покоя, а желание доказательства её необоснованности мучило меня даже после расставания с К., с которым уже больше не встречался ни разу в жизни. Вскоре представилась возможность удовлетворить моё любопытство. Свершилось… и вышел оттуда, на моём тридцатом году жизни, поседевшим как старик и сломленным навсегда. Волосы встают дыбом от воспоминания той ужасной, незабываемой минуты, которая полностью уничтожила меня.

И не знаю, почему ещё живу, и для чего, и как вообще могу жить после этого. Ведь в покаяние не верю; впрочем, не чувствую себя виновным…

Хоть заходит кровавое солнце и обливает пурпуром мою голову — не чувствую себя палачом…

Только слишком долгая агония сверх всякой меры терзает меня.

Хоть от воспоминания ужас сковывает сердце леденящей стужей, а мысли наполнены кровавыми видениями — у меня чистый лоб и мертвенно бледные руки…

Только чересчур затягивается мой исход, и я слишком ясно всё понимаю, слишком быстро… Как-то удивительно обострилось моё внимание. Я холоден как сталь, и как сталь врезаюсь в свои собственные артерии…

А солнце играет, а солнце брызжет пурпуром…

Истекаю кровью, сердечной кровью…

Был отцом двух деток, наших бедных деток. Агнесс любила их до безумия, наверное, больше чем меня. И оставила их преждевременно. Умерла через несколько лет после рождения младшей девочки.

Моя Агнесс! Моя милая Агнесс…

Эта смерть сильно потрясла меня. Размеренный образ жизни не принёс мне душевного покоя, и я начал путешествовать вместе с детьми, которые в то время были для меня единственной опорой. Чтобы отвлечь мысли от скорбных воспоминаний, я много читал, поочередно переключаясь на самые разнообразные темы, от наиболее разнузданных и жестоких до полных символики и мистицизма. При этом не забывал о К. и его теориях.

Однажды мы остановились в городе * с намерением провести здесь осенние месяцы. Сам город с богатой культурной жизнью, схожий со столицей, для меня был чрезвычайно привлекателен, в первую очередь из-за своих прекрасных окрестностей.

К одной из них в ясное августовское воскресенье я отправился вместе с детьми на извозчике. Оказавшись за пределами города, наш транспорт проехал среди двух рядов тополей, пересек железнодорожный путь и помчался среди полей. Мы были уже в полумиле за городом, как вдруг по правой стороне дороги, немного в глубине, на пустыре, моё внимание привлекла достаточно странная, на первый взгляд, постройка, одиноко возвышающаяся среди запущенного сада и совершенно нежилая. Остановил извозчика и сам пошел осматривать строение.

Когда, заинтригованный, я начал рассматривать детали, внезапно из-за груды развалин перед хатой выскользнула сухопарая старуха и, со страхом бросившись ко мне, шепнула:

— Пан, покиньте этот дом пока не поздно, покиньте, если вам Бог и душа милы!

После чего поспешно отскочила в сторону и исчезла в бурьянах.

Это происшествие только усилило моё любопытство и подстегнуло желание разрешения загадки, если здесь вообще можно было говорить о чем-либо подобном. По возвращению домой у меня был уже готовый план: решил немедленно переехать в опустевшую усадьбу. Она показалась мне как будто бы созданной для проверки умозаключений моего эксцентричного приятеля; если они имели какое-либо право на существование, то должны были здесь проявиться. Меня поразила именно та сцена у лачуги, а также некоторые особенности места, соответствующие услышанному когда-то от К.

Что касается скептицизма, то он ничуть не уменьшился; я постоянно соблюдал холодную сдержанность исследователя-маловера. Позже из наблюдателя я превратился в участника, но это произошло потом и без моего осознания.

А пока что соблазн был настолько велик, что устоять против него было невозможно, и на следующий день, снаряженный всем необходимым, я переехал с детьми в уединенную усадьбу. С самого начала меня удивило следующее обстоятельство: когда я хотел договориться с сельской общиной по поводу найма дома, то у меня в этом деле не возникло ни малейших трудностей или препятствий, и мне разрешили поселиться в нём за смехотворно низкую цену. Я имел полную свободу и не опасался наблюдений со стороны села, ведь люди дальней дорогой обходили мою усадьбу, да я и сам неоднократно замечал, как они, проходя мимо, суеверно крестились. Таким образом, целыми неделями я не видел ни души, разве что кто-нибудь