Ольга Гурьян МАЛЬЧИК ИЗ ХОЛМОГОР Повесть

Рисунки

И. Ильинского

ГЛАВА ПЕРВАЯ

По краю гребешка шла надпись: «Корень учения горек, а плоды его сладки», а пониже была вырезана картинка: учитель сечет тонким прутом — лозой — ленивого ученика, а прилежный ученик сидит на лавочке и читает большую книгу.

Мишенька Головин смеялся каждый раз, когда брал в руки гребешок. Ленивому ученику было больно, и он корчил смешную рожу, а сам Миша уже умел читать большую книгу — псалтырь.

Причесавшись и повесив гребень на поясок, Миша пошёл поздороваться с матушкой. Она дала ему пирог с рыбой и велела идти гулять на улицу.

Миша повертел пирог, раздумывая, с какого конца его надкусить, но тут откуда-то сверху прыгнул ему на плечи большой пушистый кот Васька. Кот замурлыкал. Миша скорей надкусил пирог и поднял его повыше. Но кот протянул длинную лапу, вытащил кусок рыбы, спрыгнул и убежал. А Миша доел остальное и пошёл гулять.

На улице ребятишки бегали взапуски, и Миша тоже стал бегать, а когда пробегал мимо колокольни, то увидел, что дверь приоткрыта, и решил за ней спрятаться. Живо юркнул он внутрь и, понатужившись, захлопнул дверь.

Сразу стало темно и тихо. Он постоял, ожидая, что сейчас прибегут ребятишки искать его, но никто не шёл. Видно, не успели его хватиться.

Глаза понемногу привыкли к темноте, и Миша уже мог различать высокие ступени круто уходящей вверх лестницы. Наверху едва светлеющими полосками намечался четырёхугольный люк.

Миша вскарабкался по лестнице, руками и плечом приподнял люк и очутился на втором ярусе колокольни. Отсюда кверху вели ступени ещё уже и круче первых. Наконец, вскарабкавшись по третьей лестнице, Миша выбрался к колоколам.

После темноты свет показался так ярок, что он на мгновение прищурился, а потом открыл глаза и стал смотреть. Он очень любил смотреть сверху на реку Двину.

Под городом Холмогорами Двина делилась на множество рукавов, и каждый из них имел своё название. У села Матигор, где жили Головины, Двина называлась Матигоркой, дальше встречалась с Куропалкой и переходила в Куростровку. Среди воды зеленели острова. Прямо перед Мишей расстилался низкий Нальё-остров. Сюда ездили на сенокос. А за Нальё-островом Миша смутно различил Куростров.

Оттуда были родом и мать Миши, Марья Васильевна, и её брат, Михайло Васильевич Ломоносов. Но ломоносовский дом отсюда было не видать.

Город Холмогоры лежал налево, на запад, совсем близко.

Двина у города была широкая, у пристани стояли корабли. Вверх и вниз по реке скользили паруса, прямые и косые.

Тут Миша увидел карбас^[1], который плыл к Матигорам. Он причалил у высокого берега, и из него вышли пять мужиков и пошли прямо к Мишиному дому. Это было очень странно. Что было делать пяти здоровым мужикам в будний день в чужом доме? Ведь не в гости же они приехали? И Миша, сгорая от любопытства, кубарем скатился вниз, перебежал улицу и влетел в сени.

Сверху из горницы раздавались голоса. Говорили медлительно, с расстановкой. Матушка приговаривала что-то ласково, нараспев. Значит, всё-таки гости.

Миша тихонько поднялся по лестнице, отворил дверь горницы, у порога поклонился и незаметно забрался на печь. Отец был строгий и не любил, чтобы малые ребята без дела толкались средь взрослых людей. С печи всё было хорошо видно.

Матушка расставила угощение на столе, и гости сидели, расстегнув кафтаны, так что видны были новые рубахи. Они вели медлительную беседу.

— …А сам Михайло Васильевич, хоть и профессор академии, и в генеральском чине, и у самой царицы во дворце принят, перед земляками своими не важничает. Встретил он нас на просторном крыльце, как был, по-домашнему, в белой рубахе, в халате. Матрёна Евсеевна сама на погреб за пивом бегала, и Михайло Васильевич до ночи нас угощал…

Матушка пригорюнилась, спросила:

— Как там живётся Матрёшеньке одной, без отца, без матери?

На печи Миша навострил уши. Матрёша была его старшая сестра. Она уже год жила в Петербурге. Миша очень её любил, ловкую, весёлую, с косой ниже пояса, с сильными руками. Бегала она быстрей Миши, плавала дальше, ныряла глубже. Каково-то ей живётся?

— Хорошо живёт в дядином доме, всем довольна. Михайло Васильевич её наравне с родной дочерью держит, и всем хозяйством она у него ведает.

Марья Васильевна заулыбалась, принялась угощать:

— Кушайте, дорогие гости!

— Благодарствуй, Марья Васильевна, мы и так сыты. Привезли мы Михайлу Васильевичу треску да морошку и в закупоренных склянках морскую воду, как он нам прошлый год наказывал. Михайло Васильевич наши подарки принял и много расспрашивал про родные края и про морские плавания. Велел нам опять быть к нему на другой день и в своей карете возил нас в адмиралтейство. Там всё адмиралы и генералы, и он нам приказал при них говорить, и опять нас расспрашивали про морскую воду, и когда-де она замерзает, и много ли льдов в Белом море, и про другие дела. А потом опять повёз нас к себе, и опять угощал, и всё про тебя спрашивал, Марья Васильевна, и про Мишеньку про твоего: как-то мой племянник и крестник растёт, велик ли вырос, понятлив ли?

Гости сидели так долго, что Миша на печи успел проголодаться и с горя задремал. А когда он проснулся, гостей уже не было. Мать с отцом негромко о чём-то беседовали. Матушка утирала слёзы платком. Миша спрыгнул, бросился к ней, но отец прикрикнул:

— Ты чего здесь делаешь? Тебе давно пора спать!

Матушка накормила Мишу, и он ушёл к себе и лёг. А на другое утро в доме начало твориться что-то необычное…

С утра Марья Васильевна пошла в подклеть^[2], где хранились сундуки и укладки^[3]. В подклети было темно, окон не было, свет падал через открытые двери. Марья Васильевна достала холсты, начала перебирать их — одни откладывала, другие убирала и наконец набрала столько свёртков, что едва поместились в руках. На лестнице они рассыпались, и Миша помог подобрать их, а Марья Васильевна жалобно улыбнулась и сказала:

— Это тебе на рубашечки.

Миша удивился, зачем ему на рубашки столько холста, что на целое приданое хватило бы. А Марья Васильевна разложила холсты на столе и принялась кроить. Потом вдруг, бросив холсты неубранными, опять ушла вниз и принесла станок, на котором ткут пояски.

— Почини, Миша. Станочек, без дела лёжа, рассохся. Я тебе поясок вытку.

Миша удивился, зачем ему новый поясок, когда старые ещё хороши, но ничего не сказал и стал чинить. Марья Васильевна села рядом и,