консервативен и редко зависит от человека. Изменить ход истории одному человеку практически невозможно. Конечно, бывают моменты, когда в один момент времени сходится много событий и простое слово одного человека может направить историю по другому пути. Но моменты эти редки, а повороты истории случаются ещё реже. Это как Бородинское сражение, которое бы состоялось независимо от того, кто командовал русскими войсками: Кутузов или Барклай-де-Толли…
Пытаясь найти хоть что-то в других источниках, я перелопатил гору литературы по войне 1812 года и как ребёнок радовался, когда находил косвенные подтверждения фактам, изложенным в старой книге. То Бантыш-Каменский сообщает о «примерно равных потерях при Бородино», то в монографии Манфреда упоминается о переписке Александра I с сестрой, где есть некоторые намеки о заговоре…
Но всё это были лишь косвенные свидетельства. Для подтверждения моей правоты мне нужна была книга, которую я лично держал в руках. И выход я видел только один: ещё раз съездить на кордон к Ивану Дмитриевичу.
* * *
После четвертого курса у нас были летние сборы от военной кафедры. Во второй половине июля, как раз после окончания сборов и сдачи экзаменов, я решил съездить к старикам. Родители меня не отговаривали, а даже посоветовали захватить в качестве подарков коробку конфет, бутылку коньяка и ещё кое-чего по мелочи. С собой я взял фотоаппарат-мыльницу, несколько плёнок и запасные батарейки — если не сама книга, то хотя бы её фотокопии могли стать свидетельством моей правоты.
Добираться пришлось на перекладных: сначала до Воскресенского, потом на старом ПАЗике до Докукино, откуда до Успенского пришлось ловить попутку. Где-то в третьем часу пополудни я стоял на обочине, откуда, едва приметная в траве, начиналась дорога на старый кордон. Закурив, я подхватил сумку и отправился в путь.
Все мои надежды оказались разбиты. Спустя почти два часа я стоял на заросшей поляне на том месте, где когда-то был дом. Передо мной было пепелище, заросшее крапивой и борщевником почти в мой рост, над которым возвышались закопчённые остатки печи. Огород так зарос травой, что в некоторых местах не было видно старого забора. Баня, уцелевшая от огня только потому, что стояла в стороне, имела заброшенный вид. Не было ни следа присутствия человека.
Я постоял у пепелища, покурил, потом подхватил сумку и отправился в обратный путь. На душе было тяжело.
До Успенского я добрался к восьми вечера. Меня интересовали два вопроса: что случилось со стариками и где бы мне найти ночлег. По счастью, рядом с селом располагается турбаза одного из институтов, поэтому проблема койки на одну ночь была решена с завхозом путём бартера: бутылка коньяка обеспечила мне пустую комнату в щитовом домике с кроватью и комплектом белья.
Спал я плохо. Утром проснулся весь разбитый, однако, умывшись холодной водой и наскоро перекусив, почувствовал себя лучше. Перед уходом я спросил у завхоза про старого лесничего.
— А, это… — протянул завхоз. — Так он умер давно. Осенью два года уж будет.
— А отчего он умер?
— Люди-то разное говорят: то ли сердце не выдержало, то ли инсульт. А ты кто ему будешь? — спросил он с любопытством.
— Я был у него в гостях два года назад, когда заблудился в лесу.
Вот, приехал его навестить, а дома нет.
— Если важное что, сходи к его племяннице, Людмиле. Она живет недалеко от магазина. У неё дом зеленый, а рядом гараж пристроен. Сразу увидишь.
Попрощавшись с завхозом, я отправился по указанному адресу. Дом я нашёл быстро, поднялся на крыльцо и позвонил.
Через минуту распахнулась дверь и на пороге появилась полная женщина лет шестидесяти в ситцевом халате, цветных носках и старых стоптанных тапочках.
— Вы Людмила, племянница лесника Ивана Дмитриевича? Хозяйка с удивлением смотрела на меня.
— Да. А Вы кто?
— Меня зовут Алексей. Может, он говорил Вам. Я студент-историк. Два года назад я заблудился в лесу и вышел к нему на кордон. Вчера вот приехал в гости, а дома нет. Мне на турбазе сказали, что он умер. Что с ним случилось?
Людмила прикрыла дверь, потом посмотрела на меня с какой-то смесью удивления и недоверия и начала рассказывать.
— Там вот какое дело-то было. Антонина у него на Покров заболела сильно, идти не может. Ну, он на телегу её положил, лошадь запряг и повёз. Привёз сюда, наш фельдшер посмотрел и сразу скорую из райцентра вызвал. Увезли её, а он назад поехал.
А утром ко мне фельдшер приходит и говорит: «Звонили из больницы, померла Антонина». Ну, Юрка-то мой как раз дома был, сел на мотоцикл и поехал за ним. Приехал — а там уж всё сгорело, тлеет только. А лошадь в стороне стоит. Он глядит, а Иван-то в телеге лежит мертвый, в небо глядит, а лицо такое перекошенное. Людмила всхлипнула, высморкалась и продолжила рассказ:
— Привезли его сюда. Доктор сказал, что сердце не выдержало. Ещё бы, годков-то ему сколько было, а тут такое горе — и жена заболела и дом сгорел со всей живностью, только собаки да лошадь и остались. Мы с Антониной их вместе в одной могиле похоронили.
— А от чего пожар приключился? — спрашиваю я.
— Юрка-то, когда с пожарным ездил туда, говорит, что от печки. Печка-то у них старая была. А Вы просто в гости или по делу к нему? — внезапно спросила она.
— И в гости и по делу. У него книга была старая. Он её берег. В библиотеке такой нет. Вот я и хотел перефотографировать. Плёнки взял, фотоаппарат. А тут такое дело…
— Понятно. Только там сгорело всё. Юрка-то даже в погреб спуститься не мог: пол прогорел весь и вниз рухнул. Да ты ведь был там, чай, сам всё видел.
— Да. — сказал я и грустно вздохнул. Потом достал коробку конфет и отдал Людмиле. — Думал ему к чаю гостинец привезти, а вот как оно вышло. В тот же день я вернулся домой.
* * *
С тех пор прошло несколько лет. Я достаточно занятой человек, у меня есть работа и семья. Но иногда я беру свои старые записи и вспоминаю кордон и старого Ивана Дмитриевича, хранившего в глубине Ветлужских лесов необычную книгу — осколок истории, которую мы почти не знаем.
P.S. Может быть, кто-то из читателей знает, где можно найти такую же книгу. Поверьте, я буду очень благодарен.