смог еще и еще раз усвоить его уроки, запомнить, навечно запечатлеть в памяти его облик.)
В пятницу на первой седмице Поста я получил указ Митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия о принятии в клир Московской епархии и назначении в храм города Егорьевска. Владыка, который об этом хлопотал, порадовался за меня и сказал: — Ну, все, ты уже на ногах. Больше у меня ни перед кем обязательств нет. Надо сказать, что мы — его приближенные — никак не думали, что он умрет так скоро. Нам всем казалось, что ему еще жить и полноценно служить по крайней мере лет пять, а то и больше. Но сам Владыка явно чувствовал приближение смерти и довольно часто говорил об этом.
В последний раз я видел его в пятницу вечером на пятой седмице Поста. Я пришел на Ордынку задолго до богослужения, поднялся к Владыке на колокольню. Приближалась Пасха, и я напечатал для него поздравления к празднику, он должен был их подписать, а я запечатать и отправить многочисленным адресатам. Я ему говорю: — То-то все удивятся, что ваши письма идут из Егорьевска. Владыка усмехнулся: — Скажут, выселили меня на сто первый километр. Службу того дня — “похвалу Богородице” — он очень любил. Непременно сам читал весь канон и значительную часть акафиста. Облачали Владыку в Алтаре. Я стоял возле него и держал митру — старинную, золотой парчи, с серебряными иконками. И тут я вдруг возьми и скажи: — Из всех ваших митр эта — самая моя любимая. Он повернулся к старшему своему священнику отцу Борису Гузнякову и сказал: — Вот умру, отдашь ему эту митру. Мы все дружно запротестовали: — Что вы, Владыка... — Живите себе на здоровье... А он, не обращая на нас внимания, продолжал говорить отцу Борису: — А в гроб меня положишь в розовой митре. Не жалей ее. Облачение розовое, в котором я посвящался... И он еще раз повторил все, что касалось его погребения. После службы я проводил Владыку к автомобилю. На прощание он мне сказал: — А ты на Пасху мне поздравление не пиши. Приедешь, так поздравишь... (И действительно, писать мне уже не пришлось, на третий день Пасхи я побывал у него на могиле.)
А дальше... Дальнейших событий я не был свидетелем, но так как я много лет был его иподиаконом, то мысленно вижу все, до мельчайших подробностей. На другой день, в субботу на пятой седмице, Владыка служил всенощную и, как всегда, проповедовал. В воскресение утром он загодя приехал в храм, поднялся в свою комнату на колокольне и прилег на диван. В это время к нему приходили священники — в паузе между ранней и поздней литургией, — делились новостями, беседовали... Затем батюшки удалялись, а Владыка поднимался, надевал рясу и клобук, и ровно без пяти минут десять он появлялся в храме. Протодиакон возглашал: — Премудрость! Хор: — Достойно есть... Начиналась торжественная встреча. В тот день 5 апреля 1987 года все шло по заведенному порядку. Священники и диаконы вовремя вышли из Алтаря, но архиепископ не появился. Это было столь необычно, что в комнату к нему заглянула одна из женщин — Владыка беспомощно лежал на полу возле своего дивана. Началась сумятица... Иподиаконы с трудом подняли его и уложили на диван. Вызвали “скорую помощь”. Прибежал встревоженный отец Борис. Увидев его, Владыка успел сказать всего два слова: — Иди служи... И поздняя литургия началась без архиерея.“Скорая” примчалась быстро, но — увы! — их помощь уже не потребовалась. Во время третьего антифона, в момент пения заповедей блаженства, Владыка отошел ко Господу... Об этом сейчас же сообщили в Алтарь. Отец Борис мне рассказывал: — Надо говорить перед Апостолом “Мир всем”, а у меня рука не поднимается... После Евангелия и сугубой ектеньи протодиакон впервые возгласил на амвоне: — Еще молимся о упокоении души раба Божия новопреставленного архиепископа Киприана и о еже проститеся ему всякому прегрешению — вольному же и невольному... И в ответ весь храм огласился воплями и рыданием.
Егорьевск — Низкое 1989 — 1990
В пятницу на первой седмице Поста я получил указ Митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия о принятии в клир Московской епархии и назначении в храм города Егорьевска. Владыка, который об этом хлопотал, порадовался за меня и сказал: — Ну, все, ты уже на ногах. Больше у меня ни перед кем обязательств нет. Надо сказать, что мы — его приближенные — никак не думали, что он умрет так скоро. Нам всем казалось, что ему еще жить и полноценно служить по крайней мере лет пять, а то и больше. Но сам Владыка явно чувствовал приближение смерти и довольно часто говорил об этом.
В последний раз я видел его в пятницу вечером на пятой седмице Поста. Я пришел на Ордынку задолго до богослужения, поднялся к Владыке на колокольню. Приближалась Пасха, и я напечатал для него поздравления к празднику, он должен был их подписать, а я запечатать и отправить многочисленным адресатам. Я ему говорю: — То-то все удивятся, что ваши письма идут из Егорьевска. Владыка усмехнулся: — Скажут, выселили меня на сто первый километр. Службу того дня — “похвалу Богородице” — он очень любил. Непременно сам читал весь канон и значительную часть акафиста. Облачали Владыку в Алтаре. Я стоял возле него и держал митру — старинную, золотой парчи, с серебряными иконками. И тут я вдруг возьми и скажи: — Из всех ваших митр эта — самая моя любимая. Он повернулся к старшему своему священнику отцу Борису Гузнякову и сказал: — Вот умру, отдашь ему эту митру. Мы все дружно запротестовали: — Что вы, Владыка... — Живите себе на здоровье... А он, не обращая на нас внимания, продолжал говорить отцу Борису: — А в гроб меня положишь в розовой митре. Не жалей ее. Облачение розовое, в котором я посвящался... И он еще раз повторил все, что касалось его погребения. После службы я проводил Владыку к автомобилю. На прощание он мне сказал: — А ты на Пасху мне поздравление не пиши. Приедешь, так поздравишь... (И действительно, писать мне уже не пришлось, на третий день Пасхи я побывал у него на могиле.)
А дальше... Дальнейших событий я не был свидетелем, но так как я много лет был его иподиаконом, то мысленно вижу все, до мельчайших подробностей. На другой день, в субботу на пятой седмице, Владыка служил всенощную и, как всегда, проповедовал. В воскресение утром он загодя приехал в храм, поднялся в свою комнату на колокольне и прилег на диван. В это время к нему приходили священники — в паузе между ранней и поздней литургией, — делились новостями, беседовали... Затем батюшки удалялись, а Владыка поднимался, надевал рясу и клобук, и ровно без пяти минут десять он появлялся в храме. Протодиакон возглашал: — Премудрость! Хор: — Достойно есть... Начиналась торжественная встреча. В тот день 5 апреля 1987 года все шло по заведенному порядку. Священники и диаконы вовремя вышли из Алтаря, но архиепископ не появился. Это было столь необычно, что в комнату к нему заглянула одна из женщин — Владыка беспомощно лежал на полу возле своего дивана. Началась сумятица... Иподиаконы с трудом подняли его и уложили на диван. Вызвали “скорую помощь”. Прибежал встревоженный отец Борис. Увидев его, Владыка успел сказать всего два слова: — Иди служи... И поздняя литургия началась без архиерея.“Скорая” примчалась быстро, но — увы! — их помощь уже не потребовалась. Во время третьего антифона, в момент пения заповедей блаженства, Владыка отошел ко Господу... Об этом сейчас же сообщили в Алтарь. Отец Борис мне рассказывал: — Надо говорить перед Апостолом “Мир всем”, а у меня рука не поднимается... После Евангелия и сугубой ектеньи протодиакон впервые возгласил на амвоне: — Еще молимся о упокоении души раба Божия новопреставленного архиепископа Киприана и о еже проститеся ему всякому прегрешению — вольному же и невольному... И в ответ весь храм огласился воплями и рыданием.
Егорьевск — Низкое 1989 — 1990