в сущности, впервые и понял чисто физически, что Орфей древнегреческий, играющий на струнах собственного сердца, никакая это не выдумка, а самая настоящая правда. Если одно уже исполнение им своих песен производит такое потрясающее впечатление, то какой же ценой, какими нервами, какой кровью они создавались? Почему-то мне кажется, что некоторые из них ему должны были вначале присниться, что они потрясали его во сне, а уж проснувшись в ужасе и в радости - он их вспоминал мучительно, забывал, восстанавливал, записывал...

Тайна его обаяния была еще и просто в том, что он жил. Конечно нам нужны нетленные книги, картины, музыка. Память нужна о своих гениях, святых, героях. Память о мощных вспышках, подъемах народной души в гневе, в благородстве, в мудрости. Конечно, без всего этого, без памяти исторической, нельзя никак, причем - без памяти и о всем дурном нашем. Но ведь не меньше, может и больше, оказывается нужда, чтобы существовали живые, живые - сейчас, с нами, среди нас. Живые люди , пусть и грешные, но в чём-то самом-самом главном - надежные. Пусть вы и не близки и не знакомы, пусть ни разу не разговаривали с ними и даже не видели, но зато всегда точно знаете, что они - есть. Вот таким и был живой Высоцкий. И когда его не стало, то и чувствуешь вдруг физически, что отрезан, вырван живой кусок тебя самого, кусок твоей души. Отныне и навсегда он, Высоцкий, должен стать прошлым. Его больше нет. На будет. Никогда.

И зачем сегодня-то врать себе и другим, фразами о бессмертии вечной памяти и прочем? Это ведь только завтра, когда-нибудь, потом слова такие перестанут быть фразами и сделаются правдой, реальностью, а сегодня, сейчас... Сегодня правда о том, что придёшь на Таганку и уже не встретишь его, стройного, ладного, и не улыбнется он тебе, как всегда он делал это - неподдельно, радостно и благожелательно, как бы ни был занят, загнан, и какие бы круги не были под глазами, на лице, очень сером в последние месяцы. Сейчас, правда, в свежей могиле на Ваганьковском, в непоправимой ничем беде. Собраны ли воедино все его стихи и песни - от самых первых, до самых последних? Поставлены ли под ними даты? Самое простое, кажется дело - даты, но когда оно будет сделано, нам откроется ещё очень, очень многое в Высоцком (и в нас самих) - вычертится линия его полёта, удивительного роста, обозначатся моменты мощного ускорения. Наверное, многое из того, что я чувствую, я не сумел здесь выразить. Ещё больше такого, чего я не знаю или не знал, что, как говорится, не моего ума дело. Музыка, например. Как понять его лад, ритм? Кажется порой: вот неверно, вот не так, а в результате вдруг - потрясающая новая гармония и даже такое ощущение, что она давным-давно скрыта была в глубинах русского языка, русской речи, души, и - вырвалась.

Я всё о песнях. Но ведь есть и кино, и театр. Есть роли: Хлопуша, Галилей, Гамлет, Дон Гуан, Свидригайлов. Целый год я имел счастье видеть, как он работал над этим последним образом - это рассказ особый... И мало ещё кто знает, что он начинал становиться писателем-прозаиком (ведь песня его - это почти всегда - и не просто о событии, а о судьбе). Он и здесь, конечно, нашел бы свои неповторимые ритмы, интонации - так же, как нашел их в песнях, в актёрстве. Он и здесь ломал бы гладкопись, как ломал гладкопеснь. Ведь он так любил СЛОВО, он БУКВЫ любил, любил все до единой, а некоторые особенно: р-р-р... ю-у-у... Каким-то чудом у него и согласные умели звучать сильнее гласных, и даже становились как бы слогом, создавая особую рифму. А его неожиданные, немыслимые, потрясающие контрапункты? Вот один только:

Смешно, не правда ли, смешно,

Когда секунд не достаёт?

Недостающее звено

И недолёт, и недолёт,

И недолёт, и недолёт...

Смешно, не правда ли? Ну вот:

И вам смешно, и даже мне.

Конь на скаку и птица влёт...

По чьей вине? По чьей вине?

По чьей вине? По чьей вине?

Песни его не просто слушают, их словно пьют иссохшимися глотками, пьют и не пьянеют от пронзительного счастья хоть на миг, но до конца быть самим собой, дать себе волю думать и чувствовать по совести, пьют и вдруг трезвеют от беспощадного вопроса в лоб, без абиняков всяких: как жить по совести? Жизнь жить, а не миг один - проигрывателем или магнитофоном...

Такие поминки были по Володе па Таганке. Собрались в 12 ночи, после спектакля ("Мастер и Маргарита") наверху, где буфет. Был Володин портрет - тот, что стоял в зале во время похорон. Был Володин стакан, полный до краёв водки. его песни. И каждый, кто говорил, обращался к нему, переводя глаза с горького стакана на его портрет...

Когда человек умирает,

Изменяются его портреты.

По-другому глаза глядят, и губы

Улыбаются другой улыбкой.

Я заметила это, вернувшись

С похорон одного поэта

И с тех пор проверяла часто

И моя догадка подтвердилась.

(А.А. Ахматова)

Как изменился портрет Володи. Как-то по другому он глядит и улыбается. По другому поёт нам свои песни. И как-то по другому мы теперь его слушаем и видим.

А вопрос - "По чьей вине”? - к нему не относится. Он-то до конца своего делал то, о чём пел:

Землю тянем зубами за стебли

На себя, на себя...

Это вопрос только к нам самим. Будто он сам и спрашивает, спрашивает не обидно опять, а теперь ещё с завистью и надеждой:

"Ну, а вы? Сможете? Ведь у вас-то еще есть время..."