Геннадий ПРАШКЕВИЧ Грезы о Земле и небе

Размышления фантаста о советской фантастике

Я рос в провинции. На Енисее.

Таежные гари. Грунтовые дороги. ЗИСы, полуторки — весь транспорт. Железные дороги далеко. Зимой морозно, зато летом можно бродить под береговыми обрывами, выбивая молотком из камня доисторические раковины. А дома — читать. Книжек в селе Абалаково было немного, но были. Иногда замечательные.

«Я видел, как деревья вырастали и изменяли форму подобно клубам дыма…»

Как это можно было увидеть? Ну конечно, в движении! В движении сквозь время! В повести Герберта Уэллса «Машина времени» бесконечная история человечества укладывалась в какую-то сотню страниц, и даже я, малолетний, понимал, что нет в нашем мире ничего постоянного, даже от Золотого века останутся когда-нибудь одни руины, а люди в конце концов разделятся на два враждебных вида: элои — праздные, разнеженные, и морлоки — серые, зверовидные.

Пораженный, я вглядывался в грядущий мир — там, на закате человеческой истории (по Уэллсу), до самого горизонта расстилалось пустынное холодное море. Ни прибоя, ни волн, ни малейшего дуновения ветерка, только пески, вода, розоватая соль; доносится писк мечущейся над берегом странной бабочки; красное солнце становится все огромнее, оно растет, тускнеет, с низкого неба сыпется снег.

Такие потрясающие книги, думал я, пишут сверхлюди. Такие потрясающие книги пишут в уютных кабинетах умные вдумчивые писатели, пользующиеся неизменным уважением всех окружающих. Прочесть в раннем детстве «Машину времени» — это ведь все равно что осознать (даже не понимая этого) научность мышления. Все должны, считал я, восхищаться фантастами. И был поражен неимоверно, прочитав (разумеется, позже) в воспоминаниях самого Уэллса о том, в какой обстановке писалась знаменитая повесть.

«Я сидел за круглым столом в гостиной моей съемной квартиры, и быстро строчил пером. На столе лежало светлое пятно от керосиновой лампы. За распахнутым окном — теплая августовская ночь. Лучшая часть моего сознания все еще убегала от злобных морлоков, но какие-то участки мозга замечали и другое. Например, неприятный голос. Да, да, с улицы из летней теплой ночи доносился голос миссис… нет, не помню ее имени… В общем, наша домохозяйка отважилась на открытую вылазку. Она обращалась через ограду к охотно слушавшей соседке, а заодно (и главным образом) ко мне, ведь окно было открыто. „Он ляжет или нет? — кричала она. — Как мне дом запирать, если все окна до сих пор настежь? У меня таких жильцов сроду не было!“»

С берегов Енисея мои родители перебрались в Тайгу — есть такая железнодорожная станция в Кемеровской области. Никакой реки, деревянные домики, палисадники и колодцы. Вечерами возвращались с пастбищ коровы, пахло парным молоком, жизнью, метались над стадом оводы. Огромная луна поднималась над длинной улицей. Я видел, слышал все это и одновременно вчитывался в очередную фантастическую книжку.

Это — как рок-н-ролл из середины пятидесятых прошлого века…

К тому времени я, как любой читатель с опытом, прекрасно представлял себе программу ближайших действий всех жителей станции Тайга — так же как и всех остальных жителей Советского Союза.

Вот они, эти первоочередные задачи:

— уничтожить болезни;

— продлить жизнь людей ну хотя бы лет до ста;

— заставить работать на человека энергию Солнца, ветра, подземного тепла, атома;

— научиться передавать электроэнергию без всяких проводов даже в Кузель, даже в Таловку, в Яшкино, в Пихтач, в другие совсем уж заброшенные деревеньки Кемеровской области;

— предсказывать ужасные наводнения, ураганы, вулканические извержения и землетрясения (мало ли, что на станции Тайга они пока не отмечены);

— срочно вывести новые неприхотливые (мне нравилось это слово) породы животных и растений, чтобы вес набирали быстрее, чтобы шерстью обрастали гуще;

— научиться, наконец-то, управлять погодой.

Всех-то делов! Только не ленись, засучи рукава.

* * *

К пятому классу я перечитал все фантастические книжки, имевшиеся в нашей школьной и в двух городских библиотеках, и кое-что очень важное узнал о жизни — например, о бодрящих энергетических лучах из романа Сергея Розвала «Лучи жизни» (1949) и, наоборот, о смертельном излучении из романа Валентина Иванова «Энергия подвластна нам» (1951), о путешествиях вглубь земли на мощных машинах, придуманных Вадимом Охотниковым («Дороги вглубь», 1950) и Григорием Адамовым («Победители недр», 1937), о путешествии в загадочный мир, заселенный по воле академика В. А. Обручева доисторическими животными («Плутония», 1924), о воздействии на наш мозг радиолучей-убийц, описанных фантастами Александром Беляевым («Властелин мира», 1926) и Сергеем Беляевым («Радиомозг», 1927), и, наконец, о путешествиях в космос, которые, оказывается, можно совершать не только в артиллерийских снарядах и ракетах, как в удивительной книжке К. Э. Циолковского «Грезы о Земле и небе» (1938), но даже и в настоящей водяной гигантской капле из романа «Небесный гость» (1937) все того же Александра Беляева. В этой повести двойная звезда, близко подошедшая к Солнечной системе, силой своего тяготения сорвала с нашей планеты часть Мирового океана — вот умные люди, которые заблаговременно позаботились о специальных аппаратах, и путешествуют теперь по мировому пространству внутри гигантской водяной капли.

Я балдел от открывающихся возможностей!

Вот летит обыкновенный инженер (даже фамилия у него — Лось) на красную планету Марс (Алексей Толстой, «Аэлита», 1923), а с ним боевой товарищ Гусев.

«Я грамотный, — так говорит он о себе. — Автомобиль ничего себе знаю. Летал на аэроплане наблюдателем. С восемнадцати лет войной занимаюсь».

Да, не простое это занятие — война… «По совести говоря, я бы сейчас полком должен командовать, — характер неуживчивый! — признавался товарищ Гусев. — Прекратятся военные действия, — не могу сидеть на месте: сосет. Отравлено во мне все. Отпрошусь в командировку или так убегу. Четыре республики учредил, — и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз собрал сотни три ребят, — отправились Индию освобождать. Хотелось нам туда добраться. Но сбились в горах, попали в метель, под обвалы, побили лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, погулять захотелось… ну, с бандитами не ужился… ушел в Красную Армию… На Марсе пригожусь!»

Конечно, пригодился. Потому что и на Марсе — революция.

Правда, советский критик Георгий Горбачев (разумеется, об этом я узнал много-много позже) отнесся к