Вызываю на экран информацию о "Марии Целесте". Разглядываю красавицу-бригантину на рисунке неизвестного художника.
Классический пример корабля-призрака. Судно было неожиданно покинуто членами экипажа четвертого декабря тысяча восемьсот семидесятого года. Господи, древность какая.
В камбузе на дровяной плите продолжал вариться обед. В каюте капитана осталась нетронутой шкатулка с драгоценностями. Швейная машинка стояла с незаконченным шитьем.
Смотрю на семейную фотографию капитана. Моложавый отец семейства с окладистой, ровно подстриженной бородой. Спокойный взгляд из-под широких бровей. Одна рука на колене, другая на ручке кресла.
Его жена, Сара. Миловидная, улыбчивая женщина с гладко причесанными волосами. Плавала с мужем. Считала своим долгом.
Маленькая дочка София в белом платье со множеством оборок строго глядит в объектив фотоаппарата. Большие ушки, пухлые щеки, тесно прижатый к груди матерчатый заяц с глазами-пуговицами. Где-то я недавно видел похожего...
После бессонной ночи тянет в дрему.
...cкелет откатывается в сторону. Мокро хлопают в тумане обрывки парусов. Кажется, что ко мне тянутся из темноты множество невидимых рук. Скользких, холодных, мертвых. Пробуют на ощупь спину, руки, шею. На штурвале вырезано название корабля: "Санта-Мария". Знакомое название. Скрипит рулевое колесо. Кто-то невидимый стоит за штурвалом. И от него зависит моя жизнь. Или смерть. Черное или белое. Чет-нечет. Орел или решка. Ни то ни другое. Потому что выбора мне не оставили. Я знаю, кого увижу, когда сделаю еще один шаг.
Я лечу на "Санта-Марию", хотя этого ни в коем случае делать нельзя. Меня тянет туда, как на канате, змея о семи головах, которая зовется любопытством. И упорством. И ослиным упрямством. Я хочу сам себе доказать, что еще чего-то стою. Хотя, на самом деле, скорее всего не стою ни гроша.
Тону в мягком, как сдобная плюшка, кожаном диване под пальмой. Диван крякает, скрипит, но услужливо прогибается под моим весом. Облегченно вздыхаю и вытягиваю ноги в разношенных ботинках.
На стене мирно тикают старинные-престаринные ходики. Наверное еще пра-пра-прабабушкинские. Большая стрелка лениво отщелкивает минуты. Проходит час. Неужели я ошибся?
- Что ты тут делаешь? - недовольно спрашивают за спиной.
Медленно поворачиваю голову. В дверях, прижимая к груди замызганного тряпичного зайца с надорванным ухом, стоит девочка лет двух-трех в желтой пижамке с уточками. Толстенькая, щекастая, светловолосая. Из тех, кого сразу хочется погладить по голове. Или взять на руки. Белесые брови сведены на переносице. Мне кажется, или за ее спиной трепещут в тумане рваные паруса?
- Тебя жду, София. Ты ведь без зайца никуда?
- Догадался, - грустно вздыхает девочка, баюкая ветхую игрушку. - Только я больше не София.
- Но ведь это неважно, правда?
- Неважно, - кивает девочка. - Важно, что ты тут под ногами путаешься. А я этого не люблю.
- Давно путешествуешь? - спрашиваю я, не обращая внимания на недовольный тон. - Не надоело еще?
- Есть другие предложения? - спрашивает меня сердитая девочка надувая щеки.
- По времени и пространству? - уточняю я.
Девочка молчит.
- По времени и пространству... - повторяю я. - По морю, по суше, по небу, в космосе. На корабле, в карете, на грузовике, на воздушном шаре. И чтобы, по возможности, средство передвижения имело в названии слово "Мария". И приемных родителей звали как-то похоже. Трудно терять старые привычки.
- По возможности, - подтверждает девочка. - Но самое главное, чтобы других детей рядом не было. Не люблю малышню.
- А тебе самой сколько лет? - улыбаюсь я.
- Два года четыре месяца, - отвечает девочка. - И всегда будет, пока я путешествую.
- Да, я заметил. А как у тебя это получается? Перемещение?
Девочка пожимает плечами, достает из кармашка шоколадку, сдирает хрусткую фольгу и бросает на пол.
- А люди интересуются, откуда ты вдруг возникла ни с того ни с сего? Удивляются?
- Может и удивляются. Только если у вас на пороге стоит маленькая, заплаканная и дрожащая девочка - удивляйся не удивляйся, а ее надо согреть, накормить и уложить спать. А пока полиция будет разбираться, можно оставить потеряшку себе. Кто же от такой откажется?
Девочка отламывает от шоколадки кусочек, кладет в рот. На секунду задумывается и протягивает остатки мне. Отрицательно качаю головой.
- А кровь на стене?
- При Переходе из носа идет. Нос у меня слабое место.
- А родители приемные куда попадают при Переходе?
- Уничтожение всего живого в радиусе тридцати метров. Ничего не поделаешь, - девочка опять вздыхает. Вздох получается стариковский.
- Не жалко?
Девочка пожимает плечами и подтягивает пижамные штанишки.
- А о том, что носясь туда-сюда, историю меняешь, ты подумала? С историей человечества играть очень опасно, знаешь ли. Безответственная ты, не-София. Это тебе в голову никогда не приходило?
- Меняю! - вдруг кричит девочка. На нежной коже щек проступают красные пятна. По подбородку стекает коричневая слюна. - Меняю! Ты слышал что-нибудь о чуме в Европе? В средние века?
Морщу лоб. Пытаюсь вспомнить.
- Кажется, была вспышка в Испании в шестнадцатом веке.
- В шестнадцатом. А в четырнадцатом не хочешь? И чтобы вымерла половина населения. Чтобы отбросило человечество на триста лет назад. Корабль плыл в Мессину. На борту были моряки, больные черной лихорадкой. Но корабль не доплыл. Не доплыл, и все тут. Потому что на борту была я. Ты знаешь, как это больно -