какой был в этом смысл? Никто бы им не поверил. Никто не захотел бы поверить.

Во дворце они нашли многих из тех мальчиков, которые исключили Серафина из числа заговорщиков, покушавшихся на жизнь Фараона. Увидев в дверях Лалапею, они закричали от радости. Ей не оставалось ничего другого, как позволить им и дальше жить во дворце. При условии, что они будут убирать весь квартал и содержать в чистоте все залы и помещения дворца. Мерле подумала, что общение с ними пойдет на пользу Лалапее, Она не будет чувствовать себя такой одинокой в этих старых стенах.

Вечером они вместе ужинали в большом зале. И Мерле, и Юнипа понимали, что это их последняя трапеза перед долгой разлукой в этом мире. Они были взволнованны и печальны.

Было уже поздно, когда Лалапея повела их по лабиринту развевающихся шелковых занавесей в свои покои с высоким зеркалом у стены. Серебряное стекло сверкало, как чистейший хрусталь. Резьба деревянной рамы представляла собой причудливый хоровод сказочных существ Востока, танец из «Тысячи и одной ночи».

Девочки уже надели рюкзаки, битком набитые продуктами и бутылками с водой.

— Еще одно расставание, — молвила Лалапея. — Надеюсь, последнее.

Мерле хотела что-то сказать, но мать приложила палец к ее губам.

— Не говори ничего, — прошептала она, качая головой. — Ты знаешь, где меня найти. В любой момент. Я отсюда не уйду. Я — страж Лагуны. Даже если я не понадоблюсь людям, я могу понадобиться русалкам.

Мерле долго смотрела на мать.

— Значит, это ты построила им кладбище? спросила она.

Лалапея кивнула.

— Оно расположено под дворцом. Кто-то должен сторожить его. Может быть, мне удастся внушить городским мальчишкам, что есть причины уважать русалок и даже дружить с ними. Я думаю, это было бы неплохим началом… — Она улыбнулась. — И к тому же… скоро придет лето. Венеция в солнечном свете — это так прекрасно!

— Лето! — воскликнула Мерле. Ну конечно! Как там они, Лето и Зима?

Лалапея рассмеялась.

— А что им сделается? Какими они были, такими и останутся. Будут странствовать по свету, как испокон веков. Судьбы человеков на них не влияют. Будут встречаться время от времени и делать вид, что и сами они — влюбленные друг в друга люди.

— А разве это не так? — спросила Юнипа. Разве они не влюблены друг в друга?

— Может быть. А может быть, у них нет иного выбора. Даже они не имеют полной свободы.

Юнипа задумалась над этими словами, а Лалапея уже повернулась к Мерле, чтобы задать вопрос, который давно не давал ей покоя. Мерле знала, что услышит его.

— Ведь ты разыщешь его, правда? Стивена. Своего отца.

— Да, может быть, — сказала Мерле. — Если он жив.

— Конечно жив, — убежденно произнесла Лалапея. — Разыщи его там, за зеркалами. Упорство и выдержку ты унаследовала не только от меня, но и от своего отца, Мерле. Особенно от него.

— Мы сможем искать его повсюду, — сказала Юнипа, и ее зеркальные глаза сверкнули решимостью. — Во всех мирах.

Лалапея ласково провела ладонью по щеке Юнипы.

— Да, вы сможете. Присматривай за Мерле, ладно? Она слишком много думает, когда остается одна. Это у нее от матери.

— Я не останусь одна. — Мерле улыбнулась Юнипе. — Никто из нас не останется. — И она обняла и поцеловала Лалапею. На прощание.

Юнипа коснулась поверхности зеркала и прошептала Стеклянное Слово.

Мерле последовала за ней через зеркальную стену, в лабиринт Зазеркалья, туда, где нужно было столько увидеть, столько узнать, столько всего найти. Отца. Другую Венецию — ту, что отражалась в каналах. И кто знает, может, там была и другая Мерле, и другая Юнипа.

И другой Серафин.

А Лалапея еще долго стояла и глядела им вслед, хотя зеркальные волны давно уже улеглись. Потом она повернулась, раздвинула забинтованными руками шелковые занавеси и прошлась по дому, куда снова вернулась жизнь.

Из кухни доносился запах корицы и меда, из-за стены — городской шум, пробуждение будущего. Ее чуткое ухо улавливало звуки, недоступные человеческому слуху: далеко в море тихо пели русалки, перекликались морские ведьмы, где-то в пустыне расцвел цветок, взмахнул крыльями огромный лев.

И совсем уж издалека едва слышно донеслись голоса двух девочек, вступавших в иной, незнакомый мир.