свои в доску, а ведь хуже зверей! Ваше благородие, что скажете?

  Я отложил ложку и посмотрел на Панкратова. Это был молодой голубоглазый солдат, одного со мной возраста. Волосы коротко пострижены, на щеке - свежий шрам. Наверное, идейный.

   - А я вот что скажу, рядовой Панкратов. Мы сейчас воюем за что, как думаешь?

   - Как это? За Его Высочество Регента, Святую Веру и Великую Империю! - он так и произнес это все, с большой буквы.

  Я заметил, как вахмистр улыбнулся уголком рта и пригладил усы, чтобы скрыть улыбку.

   - Рядовой Панкратов, - медленно проговорил я, - Не знаю как вы, а я воюю за то, чтобы мои близкие не голодали, чтобы мы с вами через пару лет могли спокойно работать, и, кроме того, чтобы ни я, ни вы, ни какой-либо другой наш человек не унижался перед чужим дядей. А обеспечить это все может только, как это? Его Высочество Регент, Святая Вера и Великая Империя, которой пока нет. Но обязательно будет.

  Панкратов смотрел на меня непонимающе все время, пока я высказывался, и только под конец, когда я начал говорить, ну, все с большой буквы, он утвердительно кивнул. А потом спросил:

   - А лоялисты?

   - Ну-у, как тебе объяснить? Лоялисты - это те, кто готов унижаться перед чужим дядей, чтоб сейчас поесть фирменный сухпай.

   - Я ведь и говорю - сволочи! За ноги людей на опоры вешают...

  Тут в разговор вступил Фишер. Он был подносчиком патронов в пулеметной команде, поскольку ни на что другое не годился. Интеллигент до мозга костей, худой, сутулый и с пенсне на носу. Так вот, Фишер сказал то, о чем я давно думал:

   - Послушайте, - заговорил Фишер, - а ведь там, в окопах у лоялистов, сейчас сидят какие-нибудь парни, и точно так же, на точно таком же языке называют нас фашистами, оборванцами и Бог знает как еще. И вспоминают, что мы людей в синей форме расстреливаем без особой волокиты.

   - Так это ж лоялисты! - возмутился Панкратов, - Если синяя форма - значит сволочь, это даже моя бабушка знает!

   Фишер почесал макушку и, задумчиво глядя на Панкратова сказал:

   - И свой Панкратов у них есть. Только стрижка у него не короткая, и ругает он нас почем свет стоит. Мол, имперцы такие-сякие... И бабушка у того, ихнего Панкратова, тоже есть...

  Я что-то стал терять нить разговора, встал, кивнул вахмистру и вышел.

  Луна выглянула из-за туч, и неверный серебряный свет окрасил траншеи, поле, изрытое воронками, колючую проволоку и все остальное в замогильную цветовую гамму.

  Откуда-то со стороны окопов второго взвода неслись звуки песни, я решил пойти послушать. По пути я встретил Стеценко, который сидел на краю окопа и ковырял что-то в подошве ботинка, бубня матерно под нос. Когда он меня заметил, то ругнулся и заявил:

   - Пропалил подошву насмерть! Заснул, пока тебя не было... Сучья печка!

  Я подумал, что печка моя, и, значит, он сейчас меня назвал сукой. И даже не заметил этого.

  Второй взвод пел 'Черный ворон'. Их было человек десять, они сидели на дне окопа, курили, и в перерывах между затяжками подпевали красивому чернявому парню, который чистил ружье. Я сделал ладонью успокаивающий жест, мол, сидите, не надо... Понятно ведь, что каждый раз, как велит устав, козырять проходящему мимо офицеру - это просто праздник для души, но если в окопе хотя бы нет ветра, то стоит встать в полный рост...

   - Над мое-ею голово-оой,

   Ты добы-ы-ычи не дожде-ошься...

   Черный ворон, я не твой...

  Звук взрыва разорвал тишину ночной идиллии и заставил меня пригнуться. На той стороне происходило что-то невообразимое: треск пулеметных очередей, хлопанье винтовок... Вдруг в небо взлетела красная ракета. Секунда, вторая... Ракета взорвалась в небесах, оставив после себя ощущение праздника и две светящиеся точки, которые стремительно приближались к земле. Феликс! Думать было некогда.

   - Рота, к бою!!! - заорал я и побежал по траншеям.

  Солдаты, заспанные, выскакивали из землянок и блиндажей, бежали на боевые посты. Суматоха поднялась невообразимая. Я в бинокль попытался разглядеть, что происходит там, на той стороне. Толком ничего не было видно, какое-то мельтешение и общий хаос.

  Меня нашел командир роты, капитан Тенегин.

   - Поручик! Что за самоуправство?

   - Господин капитан... Феликс, то есть ротмистр Карский идет на прорыв. Ракета была.

   - Та-ак... Ладно, принимайте командование ротой, - сказал капитан и побежал куда-то.

  Я, честно говоря, оторопел. Как это - принимайте командование? Вдруг мне показалось какое-то движение между траншеями. Я глянул в бинокль - Феликс! Бежит в полный рост по полю к нашим позициям, стреляет на ходу из револьвера. А где его бойцы?

   - Рота! Прикрываем ротмистра! - крикнул я, достал револьвер и стал садить из него в сторону вражеских окопов.

  Солдаты защелкали затворами и открыли огонь. Феликс все понял, упал на землю и пополз. Я вылез из окопа и пополз ему навстречу. За мной направился кто-то еще. Я оглянулся - Стеценко. Без ботинка.

  Феликс укрылся в какой-то воронке, где-то на четверти пути до наших окопов. Мы скатились туда кубарем, и я сразу кинулся к ротмистру. Он был ранен и зажимал руку повыше локтя, чтобы остановить кровь.

   - Что? Что? - я не мог найти слов.

  Носовым платком, благо, он был чистый, перевязал Феликсу руку прямо поверх одежды, и только потом посмотрел ему в глаза.

  Ротмистр выглядел ужасно. Лицо - почти черное, мешки под глазами, кровоподтек на лбу...

   - Что случилось?

  Феликс помотал головой и сказал:

   - Давай отсюда выбираться.

  Мы втроем ползли к окопам, уже грязные до ужаса, и Феликс, наконец, сказал:

   - Всех... Всех потерял...

  Я на минуту