Вот вы говорите, что всегда виноват мужчина. Я с вами не согласен. Что с того, что мужчина сильнее? Не он один несёт ответственность за развал семьи. Я вам о себе расскажу, ехать ещё далеко - слушайте, если интересно. Задели вы меня...

Теперь мне уже 48. Не верите? Да, все говорят, что выгляжу я много старше. Ну, а тогда наоборот: мне не давали моего возраста, в 32-то. Был я, что говорится, в расцвете мужских сил, сильный и здоровый. Ликом не вышел, а ростом и всем остальным, говорили, удался. Во всяком случае, женщинам я нравился. Жениться к тому времени у меня всё как-то не получалось. По профессии я геолог. Вечно, то в командировке, то с поисковой партией. А тут война началась - не до того. На фронт не послали, а направили с партией в Среднюю Азию. Сказали, что там ещё мало исследованы горы, а немец у нас вон сколько ресурсов забрал - надо искать новые.

Поехали мы. В Ташкенте нас разделили: кого куда. Меня с одним товарищем направили во Фрунзе. Задание должны были получить на месте.

Город мне понравился. Небольшой, чистый, зелёный. Партию нам что-то долго подбирали, комплектовали, слали какие-то запросы в Москву, делали финансовые расчёты, в общем, дело подвигалось чрезвычайно медленно. Вот я и слонялся в безделье.

Был октябрь, а ещё тепло, без пальто ходить можно. Забрёл я за город, "Комсомольское озеро" хотел посмотреть в "Карагачевой роще". Ну, озеро, положим, не озеро, стоячий пруд, это уж теперь его красиво оформили, а тогда вижу, потратил время зря. Ничего там хорошего нет, людей не видно - война, им не до озера, и дождь стал накрапывать. Я - без пальто. И ни одной машины, ни автобуса, ни телеги. Поплёлся назад в город. А дождь всё сильней, обложной. Промок до нитки, пока добрался до первой улицы. Встал под навес у одного дома и соображаю, как мне быть дальше. То ли обождать - может, перестанет, то ли дальше бежать - вдруг автобус или такси подвернётся. Город-то ещё плохо знал. Смотрю: старушка из ворот выходит.

- Промокли-то как, молодой человек! - говорит. - Заходите в дом, обсохнете, переждёте. Приезжий, что ли?

Ну, я рад, конечно. Зашёл, сел у печки. Старушка что-то варила как раз.

- Откуда, - спрашиваю, - узнали, что приезжий?

- Да по костюму видать. Здесь так не ходят, - отвечает она мне.

А дождь, слышу, за окном ещё сильнее пошёл.

Незаметно разговорились. Оказалось, попал к эвакуированным. Из Ленинграда. С внучкой живёт. Внучка куда-то ушла, а хозяйка, у которой они квартируют, на работе.

- Верочка-то у нас с 11-ти лет без матери растёт, - стала рассказывать мне Александра Петровна, и всё это поглядывает, поглядывает в окно. - Мать её балериной была. Ушла от нас. К другому, к артисту. Ну, а отец, сын мой, как все - на фронте. Так вот вдвоём и живём. 10-летку весной Верочка окончила, а в институт не успела. На работу всё ходит устраиваться, да что-то никак не ладится. Тяжёлые времена пошли!

Тут в комнату входит, вся в мокром, худенькая девушка, на подростка похожа. Глаза тёмные, задумчивые, серьёзные. Поздоровалась, молча стала снимать промокший жакет.

- Знакомьтесь, это и есть моя внучка! - говорит мне Александра Петровна. - Верочка, подойти. Это Николай Владимирыч, геолог, тоже приезжий. Дождь его прихватил, вот и зашёл к нам обсушиться.

Так началось наше знакомство с Верой. Конечно, я тогда ни о чём не помышлял. Посидел ещё немного, поговорили, дождь не перестаёт. А дело уже к вечеру.

- Пойду, говорю.

- Да как же вы пойдёте. Оставайтесь у нас ночевать, - предлагает Александра Петровна. - В гостинице о вас некому беспокоиться.

Ну и остался. Чаю напились, фотокарточки пересмотрели, о себе немного тоже рассказал. А Верочка больше молчит. Присмотрелся я к ней, и уже увидел в ней не подростка, а много пережившую женщину. Старушка посуду стала перетирать, а она села у окна с книгой и молчит. Только вижу, что она ни строки не видит, о чём-то думает. Лицо бледное, худое. Волосы тёмные, прямые, но необычайно густые и пышные. Ну прямо красавица, а ведь девчонкой показалась сначала...

Вдруг она медленно повернулась и, серьёзно глядя прямо мне в лицо, спросила:

- Николай Владимирович, а отчего вы не на фронте? Больны?

Мне даже неловко стало. Покраснел, помню, растерялся:

- Не берут меня... Просился, говорят, нужен в тылу. Забронировали.

Она даже глаз не отвела:

- А-а! А мой папа больной пошёл... - И отвернулась.

Александра Петровна напустилась на неё, да только мне от этого ещё хуже стало. Так это меня обидело, уснуть потом не мог. Думаю, что она в этом понимает? Проснулся рано. Дождь всё идёт. Встал и хотел уходить. Уж в сени вышел тихонько, чтобы никого не разбудить. Неожиданно дверь за спиной открывается и на пороге стоит она, Верочка. Босиком, в ночной рубашке.

- Вы простите меня! - говорит. - Я вот всё думала... вы - не такой. Простите!

А я стою, как дурак.

- Я вам плащ принесу, - выскочила, принесла. - Занесёте потом как-нибудь...

С тех пор бывать у них я стал часто. Сахару когда занесу или масла, снабжали-то нас неплохо, а им нелегко жилось. Верочка уже работала, счетоводом в конторе одной, а всё-таки жить было трудно. На базаре пуд муки стоил до двух тысяч. В основном на одном пайке жили люди. Ну, и так забегал, конечно. В кино, бывало, или в театр приглашу их, одному-то скучно, а тут знакомые всё-таки. В общем, привык я к ним, как к родным. Они тоже ко мне привыкли, за чужого не считали. Так всё и шло.

Наконец, скомплектовали нашу экспедицию. В горы ехать надо, километров за 200. Пришёл я попрощаться. Посидели немного, пошутили, посмеялись, на том и расстались. Легко, надо сказать. Ни грусти, ни размышлений. Без дела надоело сидеть. Но в горах я неожиданно почувствовал, что чего-то мне не хватает. А тут дождь, снегопады пошли, перевал закрыло, какая к чертям экспедиция, на зиму глядя. Однако и распоряжения возвращаться нет, хотя всем ясно, что зимой экспедиция бессмысленна. Болезни начались, простуды, перебои с питанием, а мы всё в палатках сидим. Времени много, а делать нечего. И я отчётливо понял, что