Гвендолин повернулась к Алексу:

— Откуда появилась утка?

— Утки здесь нет, — решительно заявила Кейт.

Оукс начал было смеяться, но тут Пирам схватил мантию и упал на колени.

— Запятнано кровью, — оповестил он зрителей. — Я сокрушен, я кончен и подавлен! — Последовала пауза, и все постарались вникнуть, о чем же он говорит. — Фисба, должно быть, умерла, — сообщил он публике еле-еле ворочая языком.

— О-о-ох, — подхватила Кэролайн, приканчивая бокал. — Фисба умерла. Ужасно. Бедная Фисба.

— Бедная утка, — сухо добавила Кейт.

— Бедные мы, — вставил Алекс.

— Приди же, смерть, твой истинный я друг, — проревел Пирам, явно стараясь заглушить ропот публики.

— Не можешь ли прийти да поскорей, — последовала реплика капитана Оукса.

— А мне вот жалко утку, — вставила Гвендолин. — Бедная.

Джорджина наклонилась к уху Хью и зашептала:

— С каких это пор Гвендолин стала такой острячкой? Мне всегда казалось, что она слишком стеснительная, чтобы проронить хоть слово.

Кэролайн, повернувшись к Гвендолин, совершенно сбитая с толку спросила:

— Какая еще утка? Не вижу никакой утки!

Ее муж жестом приказал принести еще шампанского.

— Не беспокойся, милая. Если хочешь утку, позже я тебе ее достану.

Кэролайн просияла от радости.

Пирам оторвался от созерцания плаща Фисбы и вытащил кинжал.

— Придите, слезы, принеся погибель, — вещал он. — Наружу, нож, и рань ты слева грудь Пирама. О, ту слева грудь, где сердце делает прыжок.

И пронзил себя. Вообще-то он заколол себя не единожды, от чего, кажется, заволновалась Джорджина, тогда Хью, пользуясь моментом притянул ее поближе и прошептал:

— Люблю я грудь, где скачет твое сердце. И другую грудь тоже.

— Итак, я умер, вот так, и так, и так, — возопил Пирам, падая мешком, разметав конечности.

Хью с видом знатока по части добротных сцен смерти кивнул Алексу. Мальчишками они регулярно устраивали драки один на один, и тот же Алекс мог растянуть свою смерть по крайней мере минут на пять.

Пирам явно знал толк в затяжной смерти. Он приподнялся с пола и выкрикнул:

— Ужель теперь мне смерть? — прежде чем снова свалиться.

— Мы видим это, — сказал Хью на ушко Джорджине.

Но Пирам еще не закончил.

— Вот улетаю я. Душа моя на небесах. Луна, прими, вот твой летун.

Луна, как оказалось, отвлеклась, так как мистер Лир не шевельнулся, пока Пирам пристально на него не взглянул. Наконец, мистер Лир поспешно удалился со сцены, а Пирам приподнялся, чтобы выдать заключительную речь.

— Вот умираю, умираю, умираю, умираю, умираю!

На сцену примчалась Фисба и тотчас же заметила фигуру Пирама, хотя трудно было его пропустить, учитывая торчавший прямо из подмышки нож.

— Ты спишь, любовь моя? — Она опустилась на колено и потрясла Пирама. — Что, умер, голубок мой?

— Разве это не напоминает «Ромео и Джульетту»? — спросила Кэролайн у Гвендолин.

— Сама я предпочитаю истории со счастливым концом, — ответила та.

— Я тоже! — подхватила Кэролайн и захлопала в ладоши. — А нельзя ли устроить для нас счастливый конец? Пожалуйста.

На мгновение на подмостках воцарилось молчание.

— Я что, сказал, что плащ запятнан кровью? — вскричал, садясь, Пирам. — Должно быть, Фисба принесла с собой кувшин вина. О, Фисба, дай испить глоток!

Фисба проворно вскочила, любезно пнула кинжал так, что тот отлетел за кулисы, и подняла Пирама на ноги.

— Испей вина с моих ты алых губ, — с невесть откуда взявшимся красноречием произнесла она.

— Живу, живу, живу, живу! — прокричал Пирам.

— Люблю… люблю… люблю… люблю, — вторила Фисба, кидаясь Пираму в объятия.

— Вот и счастливый конец, — со вздохом подытожила Кэролайн.

В начале вечера среди зрителей собрались те, кто, вероятно, ожидал, что пьесу сыграют из рук вон плохо.

А на деле же под конец, когда актеры вышли на финальный поклон, публика стоя криками выражала свою признательность.

Особенно Кэролайн.

Которая на всю жизнь запомнила празднование своего двадцатипятилетия и всегда рассказывала мужу, а потом детям, а впоследствии и внукам, что это был самый романтичный вечер в ее жизни. И о пьесе, по сути созданной для нее, Кэролайн. О лучшем подарке, который когда-либо преподнес ей муж.

— Ты просто не понимаешь, — будет говорить она снисходительному, но недоверчивому Пирсу в каждый свой день рождения. убыцшу — Там было о жизни, и смерти, и любви…

— И утке? — всякий раз будет спрашивать он.

— Вот она, волшебная тайна жизни и искусства, — скажет она, вздыхая. — Ты просто должен признать: нам не предназначено понять все.

— Одно я точно понимаю, — будет говорить он, притягивая ее поближе.

И она улыбнется ему, потому что подарок, который он дарил ей на двадцать пятый, и на тридцатый, и на пятидесятый, и на семидесятый день рождения, был всегда один и тот же, и оба они о том знали.

Ведь самый лучший подарок — любовь.