Юрий ФАНКИН ЗАПАДНЯ Повесть

 

1

Заватажились черными хлопьями стаи перелётных птиц в выцветшем за лето белёсом небе, зарядили дожди-моросеи в обнимку с пушистым снежком, и всё реже и реже, словно прощальная улыбка, радовали душу погожие солнечные деньки. После Стратилата пошли инеистые утренники, быстрее стала выхолаживаться земля, и молочные понизовые туманы подолгу не рассеивались, скрывая многоцветье дальних лесов.

На Ерофея - третий день после бесснежного, слякотного Покрова - в лесах стало особенно неуютно, тревожно, и редко кто из заядлых грибников отваживался выйти на позднюю охоту. Как никогда, любил поозоровать в эту пору покидающий свои лесные владенья леший: то по-молодецки ухнет в еловой гущине, то живо стряхнёт с берёз ветхую листву, то, поднатужившись, выворотит до самого комля гиблую сосну.

Не случайно бывалые, близкие к лесу люди поговаривают: можно уйти в эти дни за боровой дичью или грибами и больше не вернуться.

Выждав осеннюю теплинку, Сергей ранним пригородным поездом отправился по грибы. Удачно разминувшись с дородными, берущими в контрольный обхват каждый вагон кассиршами, он торопливо спрыгнул с заплёванных ступенек на пустой перрон. Оглянулся на женщину в синей казённой форме - она крикнула ему что-то обидное…

“Перебьёшься! - ухмыльнулся Сергей. - Министр заплатит…”

И вразвалочку, то и дело поправляя прутяную корзину на плече, двинулся к ближайшей деревне, занавешенной густым туманом.

Оделся он по своим возможностям тепло, даже брезентовый плащишко накинул с давно разорванным правым карманом, из которого заметно высовывался грязный комковатый платок, и всё же теперь, после прогретого вагона, ему стало беспокойно и зябко. Пониклые травы и разлапые кустарники, обмётанные сухим инеем, действовали уже своим видом - он нервно ёжился, крутил головой по сторонам…

“И чего я, дурак, собрался? Какие теперь грибы!..”

За лесополосой напоминающе крикнул поезд…

Скользя стёртыми резиновыми подошвами по белёсой траве, он выбрался к насыпи, едва узнал в отступающем по мере его шагов тумане большую, проезжую дорогу и, прижавшись к заросшей обочине, пошёл вперёд.

Охота ругать себя не оставляла его:

“Эх, раздолбай ты, раздолбай! Спал бы себе, спал…”

Как ни странно, он находил особое успокоение в этих попрёках. Сам он уже почти смирился со своей беспутной одинокой жизнью, и теперь эта “ругань”, казавшаяся идущей откуда-то со стороны, даже радовала его, создавала впечатление чьего-то неравнодушия - чьего, он и сам не знал, - мать давно умерла, с женой развёлся, разменяв квартиру, единственная дочь, лишённая отцовского попечения, не признавала его отцом, с работой на автостоянке он покончил, и теперь хозяину не нужно было упрекать его за “левый” приработок и похмельные опоздания…

“Дурак и есть дурак…”

Он словно согревался этими словами, окончательно высвобождая себя от сонной хмари.

И всё же не до конца убитое самолюбие давало знать:

“Ничего… Не такой уж и дурак! С пустыми руками в любом случае не вернусь. Всё будет “чики-чики”.

Эту деревню Сергей привык считать “своей”…

Когда в тумане прорисовался оскуделой осенней кроной тополь, росший у крайнего дома, Сергей, как обычно, не пошёл деревенской улицей, а свернул к задам, где едва угадывалась тропка между отгороженными заборами усадьбами и выведенными за их пределы картофельными участками.

Жёсткие росные травы охлёстывали до зеркального блеска его резиновые сапоги. Подол плаща потемнел, намок. И всё же Сергей не жалел, что пошёл задами. Он даже не предполагал для себя иного пути.

Он знал эти бурьяны и скудеющую год от года картофельную чересполосицу, давно заприметил, что и где растёт. Так, напротив общей мусорной кучи, в средине которой росла бузина, опутанная хмелем, неведомые ему хозяева сажали вкусную крахмалистую картошку, которую почти не трогали ни парша, ни проволочник. Однажды Сергей набрал полный рюкзак полюбившейся ему картошки и даже похвастался перед пассажирами чужим урожаем.

Одна дачница поинтересовалась:

“Что за сорт?”

Сергей усмехнулся:

“Сорт - “ворованный”!”

И все сидящие в купе весело заулыбались, сочтя уверенные, сказанные без какого-либо смущения слова безобидной шуткой.

Он шёл неторопливо, оглядчиво, иногда приникал к дощатым заборам и смотрел на убранные грядки. Теперь, в позднюю осеннюю пору, на огородах ничего не было, кроме сизых вилков капусты, да и капуста оставалась некрупная - самые большие ядрёные кочаны хозяева срубили, не дожидаясь непрошеных гостей.

На берёзовом прясле висела, касаясь земли, громадная тыква, вызревшая, с пятнистой зеленцой.

“Сколько же она весит?” - удивился Сергей.

И, чуть поразмыслив, с серьёзностью человека, собравшегося взять на себя непростой груз, сказал:

“Пуда два, не меньше!”

Искренне удивился:

“Как же они её унесут? Не разрубать же…”

Доцветающие астры и георгины не интересовали Сергея. Не задержала его взгляд и калина с алыми тяжёлыми гроздьями, обсахаренными утренним инеем. Но вот погребок, покрытый рубероидом, причём покрытый тщательно, мастеровито - на швах белели металлические ленты - привлёк его внимание. Ещё прошлой осенью на погребке была драная крыша, а теперь он, подновлённый, освобождённый от росших рядом крапивы и чертополоха, выглядел достойным хранилищем овощей и фруктов. Если учесть, что в усадьбе было много яблонь, и яблонь матёрых, немолодых, то хозяева могли бы вполне хранить в погребке варенье и компоты.

Он посмотрел на большой амбарный замок, косо висящий в ржавом пробое, что-то вспомнил и даже посочувствовал:

“А замочек-то не сменили!..”

Так, с задержками, с заинтересованным взглядом, приближался Сергей к осеннему лесу. Рассвет был каким-то замедленным, неярким. И лишь по возгорающимся каплям росы на полотнах паутины, прильнувшей к бурьянам, можно было догадаться, что наступает утро.

2

Он знал этот лес, но сейчас, когда многие кроны оскудели, а хвойные дерева заметно обросли инеем, ему начало казаться, что он угодил в незнакомые пределы и может заблудиться. Не сворачивая, он шёл по запорошенной листвой лесной дороге, приглядывался к преобразившимся просекам и полянам. На одной из куртинок вытаивали цветущие рябинки-пижмы и ястребинки, и всё же тёмный цвет одичалых трав преобладал, грозя захватить своим мрачным одноцветьем цветы-хладолюбы.

Он решил заглянуть в березняки, славившиеся в летнюю пору обилием челышей-черноголовиков, но