позаботиться о лучине.

Мысль о горящей щепе пришла к нему неожиданно и вовремя - может быть, спасительно аукнулась в нём отдалённая веками жизнь деревенских предков. Немного потесав бочковую доску и убедившись, что вялая дубовая стружка никуда не годится, Сергей забрался в знакомый до мелочей проём погреба и попытался отделить кусочек от свежего соснового бревна. Верхний отщип был слегка влажноватым, и он постарался забраться лезвием в сухую глубь, пахнущую живицей.

Наскоро выструганные лучины горели неверно, быстро гасли, и он догадался, что его деревянные “свечки” должны быть ровными и в меру тонкими. Он втыкал лучины в резаные овощи и, отстранившись, ревниво, как знающий себе цену мастер, смотрел на свои светильники, успокаивая себя тем, что они в любом случае горят намного медленнее обыкновенной спички.

…В ту ночь как-то тише, отдалённее отдавались дрожью в земле бесконечные товарняки - похоже, заметно подморозило, выпал снег. Готовясь ко сну, Сергей кутался в сползающее с него тряпьё, сворачивался по-звериному, калачиком, - эта поза помогала сохранить тепло - и пытался поскорее уснуть, мечтая о том, как однажды погрузится в глубокий сон и уже никогда не проснётся.

Чесалось давно немытое тело, ныло в желудке, но более всего тревожил, не давал уснуть какой-то холодок, поселившийся в жилах. Он ворочался с бока на бок, говорил:

- Видно, не даёт мне Господь лёгкой смерти. Не заслужил…

И вдруг, обласканный неожиданным теплом - будто его лба, забеспокоившись, коснулась рукой мать, - он провалился в долгожданный сон, и было в этом спасительном сне всё то, о чём мечталось в неволе: яркое, ласкающее лицо солнце, свежая, с глянцевым блеском, зелень и радостное, райское пенье лесных птиц.

Неожиданно, не нарушая сновидений, где-то наверху, в роскошной куще деревьев, лязгнуло что-то металлическое, глухо заскреблось, будто орудовали деревянной лопатой, и он услышал мужской голос, который ему чудился не раз:

- Есть тут кто-нибудь… живой?..

Желая избавиться от наваждения, Сергей надвинул капюшон плаща на самое ухо, съёжился ещё больше.

И тут повеяло пронизывающим верховым холодом, от которого не было спасения.

- Есть тут кто? - тревожно повторил человек.

Сергей разлепил глаза, попытался крикнуть ответно, но вырвались из него не человеческие слова, а рваное, звериное рычание.

Наверху стало тихо - пришедший, похоже, расслышал звуки из подземелья.

Шатаясь от слабости, от свежего воздуха, действующего сильнее любого хмеля, Сергей двинулся к освещенному солнцем проёму, сглатывая тягучую слюну и пытаясь выдавить из себя что-то членораздельное.

- Спа…

Кололо в горле, перехватывало дыхание.

Прикрывая правой рукой слёзы, рвущиеся из отвыкших от света глаз, он с трудом, оскальзываясь на ступенях, выбрался наружу.

- Простите меня… ради Бога… простите! - взволнованно заговорил Сергей. Привыкший к невысокому потолку, он вбирал голову в плечи, и от этого его вид становился ещё более виноватым.

- Это вы меня великодушно простите! - отвечал ему невидимый, но по-доброму ощущаемый человек. - У меня душа извелась! Простите…

Сквозь белёсую поволоку широко, всеохватно светило дневное солнце, играя в падающих звёздчатых снежинках; в увалах свежего снега стояли спящие яблони с голыми ветками, опушёнными белой бахромой, а возле дощатого забора на рябинах томно поскрипывали красногрудые снегири, выбирая семена из сладковатых после мороза ягод…

Этот мир как будто существовал сам по себе, не печалясь и не радуясь чьему-то спасению. Но зато ликовал Сергей, закрывая глаза одной рукой, а другой оберегая горло от сладкого, доходящего, казалось, до самых печёнок морозного воздуха.

Поддерживая под локоть, пожилой человек вёл другого человека, грязного, заросшего, пахнущего зловониями, по белому искристому снегу…

9

Братия сходилась на обеденную трапезу. Отец Серафим, возделывавший грядки под огурцы и салат, немного задержался и, входя в трапезную, бросил скорый взгляд на сидящего близ иконы Спасителя игумена, который не терпел опозданий и довольно легко отправлял провинившихся в смежный зал, за отдельный стол.

Он сел на своё обычное место, полагавшееся ему по чину, рядом с богатырского сложения иеродиаконом. После прочтения короткой молитвы и звона колокольчика братия принялась за еду.

Серафим неторопливо, с крестьянской обстоятельностью, ел пустые щи из квашеной капусты, поглядывая то и дело на бордовую чашу лампады, свисающей на трёх длинных цепочках с крестами. Он делал остановки в еде, чуть заметно шевелил обветренными губами:

- Хлеб наш насущный даждь нам днесь… И остави нам долги наша…

Он бережно брал ломтики ноздреватого ржаного хлеба, испечённого в монастырской пекарне, и съедал их до малой крошки, не брезгуя подгорелой корочкой.

Весенний свет из просторных окон с витражами падал на лица вкушающих, и этот радостный свет, красный огонёк лампады и особая сосредоточенность иноков за скудным, без какой-либо скороми, столом говорили о приближающейся Пасхе…

Молодой послушник Светозар с любопытством приглядывался к отцу Серафиму, слывшему большим молчальником, а когда была прочитана молитва после вкушения пищи, подошёл к нему и негромко, не привлекая внимания остальных, заговорил:

- Простите за любопытство, отец Серафим… Как вас звали в миру?

- В миру? - переспросил Серафим, вглядываясь в простодушное лицо послушника. - Говоришь, в миру?.. - Он задумался, и было такое чувство, что он вспоминает не своё, а чьё-то чужое имя. И наконец, погрустнев, произнёс: “Сергий… Сергей…”