нагружать на них свою кладь, и через час никого уже не было в карантине. Дул довольно сильный ветер против обыкновенного, ибо он подымается вообще не ранее десятого часа – и море бараишлось. Жене не хотелось пасти это волнующееся стадо, и мы послали в город за porte-chaise и за лошадью, чтобы ехать берегом. Между тем море стихло, и мы спокойно отправились в лодке, под охранением русского матроса, поселившагося в Смирне. Остановились мы по прежнему в «Августейшей» гостиннице. Был я у паши, московского знакомца. Он немного говорит по-французски, помнит Петербург и многие лица, который он там знал и расспрашивал меня о них. Его почитают приверженцем русской системы и потому удаляют его от Султана. Султан, заехав в Смирну вопреки маршрута, начертанного ему министерством, сделал, говорят, un coup de tête. Уверяют, что сераскир, другой его beau-frère, умолял его на коленях не заезжать в Смирну, пугая его болезнями, землетрясениями etc. Но, если не удалось им помешать Султану быть в Смирне, то успели они ограничить пребывание его в ней несколькими часами, тогда как приготовления и праздники устроены были на несколько дней. По всему видно, что паша в оппозиции. Он очень худо отзывался об египетском паше, которого Султан видел в Родосе и от которого принял в подарок богатый пароход, чему Галиль-паша будто верить не хотел, говоря, что это противно последнему торжественному постановлению Султана принимать подарки свыше стольких-то ок винограда, груш etc. Говоря о Ламартине, недавно проехавшем чрез Смирну, припоминал он слова его в Палате Депутатов «que la Turquie était un cadavre et qu'il l'avait touché du doigt» – «et aujourd'hui il vient comme un ver, сказал я, se nourrir de ce cadavre», что очень рассмешило пашу. Я просил его держать построже своего нового помещика. Он отвечал мне, что не боится его. Вообще, пашу очень хвалят за деятельное и хорошее управление. От него поехал я на Мост Караванов и опять не видал ни единого верблюда. Вместо Пятницы, пароход отправился в Четверг. К четырем часам переехали мы на него в лодке, которую порядочно качал противный ветер, но русский матрос перевез нас благополучно. На пароходе нашли мы знакомое семейство муллы, бывшего в Иерусалиме, и очень дружно жили с гаремом его, на пароходе, очень обходительным и даже не закутывающим лица своего. Ветер был сильный и совершенно противный. Мы шли медленно, пароход скрипел во всю мочь; по качка была сносная. Нервы мои сначала несколько взбудоражились, но вскоре угомонились и все обошлось благополучно. Ночью остановились мы у острова Мителена и нагрузили на наш пароход около ста сорока негров и негритянок, – более последних, которых везли на продажу в Константинополь. Вот тебе и la traite des Nègres, против которой так либерально толкуют и так либерально крейсируют на далеких морях и которая здесь открыто производится под австрийским флагом. Впрочем, негры эти казались очень покойны и даже веселы, лежа на палубе как скотина. Их ощупывали и осматривали, чтобы видеть, нет ли каких телесных пороков. Охотники и знатоки определяли, каждому и каждой, чего тот или другая стоит. Кажется, средняя цена от 1,500 пиастров до 2,000 и 2,500. Но капитан парохода говорил, что совершить покупку на пароходе он не дозволит. Нас пугали усиления качки в Мраморном море; но ветер к вечеру утих, и мы спокойно проспали последнюю ночь нашего плавания.
В Субботу, 24 Июня, к десяти часам утра, бросили мы якорь в красивом Константинопольском рейде:
Конец благополучну бегу.