сосуде. Внизу Москва — смотри, разглядывай во все глаза.

Те холмы, на которых восемь веков назад начала строиться Москва, за последние полвека стали совсем незаметны. Они затерялись среди современных сооружений.

Весь вид этого величественного и светлого города наводит на мысль о стремительном взлете в жизни всей страны. Ведь и в космическом корабле рядом с Гагариным был весь советский мир, все советские люди, люди, строящие коммунизм…

Размышления над увиденным уносят нас далеко, а здесь под ногами у нас Ленинские горы, Москва-река. Вокруг — сад. Яблони только что расцвели. Отыскиваю глазами старинный Новодевичий монастырь. Вот он. Там, на Новодевичьем кладбище, могила Назыма. Назым Хик-мет — он везде, во всем мире, и прежде всего в Анатолии, в Турции. В головах у Назыма течет Москва-река, но он на берегах Кызыл-Ирмака, Ешиль-Ирмака, Черного моря, Средиземного моря, Мраморного моря…

Я загляделся на Москву-реку, задумался. Может, и Назым, будучи в Москве, глядел, глядел вот на эти воды и потом сказал:

Эти стихи о Гераклите накликали беду на голову великого поэта. Следователь в Турции во время одного из допросов, которым много раз подвергался Назым, спросил его: «Значит, ты и в Москве думал о национальных меньшинствах, так что ли?» Следователь, как оказалось, прочел написанное старым арабским алфавитом «Гераклит» как «Гераккалиет», т. е. «каждое нацменьшинство». И чего только не пришлось претерпеть в жизни Назыму от всех этих невежественных, неотесанных следователей, прокуроров, от всей их службы «справедливости», от всего этого механизма буржуазного гнета!

Назым любил все новое, передовое во всех областях жизни. Радовался, как ребенок, увидев новые, современные постройки, новые машины. Часами мог говорить о новых домах, городах, заводах. Как стихи воспринимал он новые стройки и строителей: рабочих, инженеров. И говорил о них, словно читал стихи. Но и все старое не отбрасывал прочь без разбора. Великого Синана^[3] он усаживал на его трон, смотрел на его творения, на его тонкие расчеты точно так же, как на нынешние электронно-вычислительные машины. Его возмущали те, кто считает, что архитектура, строительное искусство есть «застывшая в камне музыка». Он брал естественную, первозданную красоту Турции как сырье, как тесто, размешивал, разделывал, лепил ее в самые современные формы и воспевал эту красоту в своих творениях.

Хикмет без устали мог рассказывать о том, какими станут в будущем, в свободной, светлой Турции, за которую он боролся, районы Казлычешме, Касымпаша, Халич в Стамбуле, деревни Анатолии, кварталы геджеконду^[4] во всех городах. Сознанием коммуниста он верил в будущее, в непременную победу рабочего класса в его борьбе за свое освобождение…

Нал Москвой-рекой много мостов, крепких, солидных, широких. По ним туда и обратно движутся потоки пешеходов, городского транспорта. Под мостами проходят пассажирские и грузовые речные суда. Москва — порт пяти морей. Можешь сесть на пароход в Стамбуле, через Черное, затем Азовское море, потом по Волго-Донскому каналу проследовать в Балтику и дальше на север, в Белое море. А хочешь, поворачивай штурвал — и ты в Каспийском море. И вот, смотри:

И слушай голос Назыма, передающий говор Каспийского моря^[6].

Хунвэйбины в Китае во время пресловутой «культурной революции» жгли книги Назыма Хикмета, бросали их в огонь костров на пекинских площадях. Чиркали спичками и спокойно уничтожали «Джоконду и Си Яу»^[7]. Сжигали точно так же, как в свое время гитлеровские варвары уничтожали на берлинских кострах шедевры передовых представителей мировой литературы и науки. А что сталось с Си Яу? Его, как представителя старого поколения китайских коммунистов, собственноручно расстрелял в Шанхае ближайший сообщник Мао. Маоисты расстреливали в Китае коммунистов, расстреливали революцию, именуя это «культурной революцией».

ГОСТИ

Со всех концов земли на пароходах, теплоходах, поездах, самолетах в Москву прибывают гости. Им нет счета, этим разнообразным делегациям, прибывающим сюда поделиться своим опытом и познакомиться с революционными социальными достижениями, с новинками в области советской науки, техники, культуры. Развивается обмен делегациями общественных организаций. Проводятся конференции по борьбе за мир, молодежные, студенческие, женские форумы, собрания обществ дружбы. Делегации прибывают и отправляются. А кто и просто приезжает попутешествовать по стране, посмотреть на ее жизнь — туристов очень много. Конечно, прибывают, отъезжают также делегации, облеченные государственными, правительственными полномочиями: дипломатия, торговля, политика — это уж само собой разумеется.

На этот раз причина оживления Москвы особая. Здесь собираются на международное Совещание делегации семидесяти пяти коммунистических и рабочих партий — со всех концов мира. Столица переживает один из своих исторических дней. Число гостей Москвы увеличилось во много раз.

У Страны Советов совершенно особое, свойственное только ей гостеприимство. В стране насчитывается более ста наций и народностей. Русские, украинцы, грузины, узбеки и другие народы СССР не уступают друг другу по своему гостеприимству. Это не соперничество, не соревнование, а свойство, присущее социалистическому образу жизни. Уже более полувека это гостеприимство ярко выражается и во время празднеств Первого мая, годовщин Великой Октябрьской социалистической революции, во время съездов Коммунистической партии Советского Союза.

Вот и в эти солнечные дни международное Совещание коммунистических и рабочих партий приступило к работе в столице СССР. Сообщения о его работе стали главной темой газет, радио, телевидения. Они у всех на устах. Слух и взоры всего мира обращены к Москве. Западные агентства, особенно те, что набили руку на всякого рода выдумках, пытаются принизить значение форума, преувеличить встречающиеся трудности.

Буржуазная пресса нервничает. Эти газеты уже в течение полутора лет, с того самого момента, как началась подготовительная работа к этому Совещанию, не переставая, пережевывали утверждения: «из этого ничегошеньки не выйдет», «большинство партий не явится на совещание», «без Китая это совещание потерпит фиаско». Эту пропагандистскую смолу вдоволь пожевала и реакционная турецкая печать. А когда за