У Марьяги теплело на сердце, когда вся ее семья собиралась за обеденным столом. Ей нравилось незаметно наблюдать за своим мужем. Горын старался напустить на себя суровый и важный вид, но, глядя на жену и детей, ему не удавалось скрыть любовь и нежность.

   Да и мать не могла налюбоваться на ребятишек: такие они славные, все, как на подбор. И каждый со своей особинкой, со своим нравом. Еленка, девушка ясноглазая с русой косой ниже пояса, кушала деликатно, понемногу, фигуру берегла. Да и было что беречь, красивей девицы не сыщешь во всем белом свете. Причем, что в нынешней ипостаси, что в изначальной.

   Лукьян же - парень-огонь, пылкий, порывистый. Чуть разгорячится, так и сыплет искрами из глаз, а то и вовсе в пламень обратится.

   - Осторожно, осторожно, - хлопотала, увещевая его мать, ты тут нам все избушку спалишь.

   А Емеле на роду было написано водой повелевать. В очах озера плескались, голосок, что ручеек серебряный звенел. Рыба сама к ему в руки шла , страшный Кракен ягненочком тихим к пареньку ластился.

   Только Василек, младшенький, все еще не обрел своей сути. Даже в человеческом облике не мог оставаться долго, день-другой, не более. А когда чужих рядом не наблюдалось, сидел на улице, головенку зеленую через окно к столу тянул.

   Ели солидно, неспешно. Разговоров за обедом отец не позволял. А вот, когда управлялись со щами да кашей, тут уж можно было за жбанчиком кваса и словом перекинуться, о всяких диковинных вещах поговорить, прадедовы сказки вспомнить. Только детям-то невдомек, что не все предания стоит тревожить. Так и случилось, что Василек, по простоте душевной и малолетству, опасный вопрос задал:

   -А почему калики перехожие на наш хуторок теперь совсем не наведываются?

   Мать вздрогнула, руками замахала:

   -Чур, чур их!!! Не поминай лихо-злосчастье это.

   Но тут и Еленка вдруг за братца-несмышленыша вступилась:

   - Что это вы с тятенькой все "чур" да "чур". Хотя бы разок объяснили, как следует, кто эти калики такие, да что в перехожих людях страшного случается. Мы ведь не человечки какие-то хлипкие. Чего же бояться-то?

   - Может и правы дети, - грустно промолвил Горын, - пора им узнать нашу тайну, хотя и не к добру говорить об этом вслух, как есть, не к добру.

   Так вот, знайте, ребятушки, оберег, что мы драконы-Горынычи храним из века в век, не только наш покой оберегает, но и покой мира этого. Только не всем это по нраву. Нет-нет, да и найдется кто-либо, кому повоевать всласть да кровь реками пролить охота. Вот и рыщут его посланники, норовят оберег у нас украсть.

   Не раз и не два удавалось им это грязное дело. И сразу же начинались самые страшные и кровавые битвы да сражения на этой земле.

   Никогда не знаешь, в каком облике такой двуличный Калика Перехожий появится. Да и выбирают для этого дела людей необыкновенно умных, хитрых, коварных и очень опасных. Таким не ведомы жалость, стыд или совесть. И еще они - колдуны могучие. Оттого и стережемся мы так, образ свой настоящий от людей скрываем. Не ценные камешки или золото бережем. Самое важное - весь наш мир охраняем.

   А враги наши, чтоб им пусто было, о нас злые слухи распускают, чудовищами изображают. Хотелось бы им Горынычей-хранителей совсем извести, чтобы не мешали злу вершиться.

   Еще не отзвучал голос Горына, а избушка заворочалась, подогнула курьи лапки свои, на землю шмякнулась. Всполошились все. Погасли Лукьяновы искорки, Емелины глаза обычной человеческой синью налились. Василек белобрысым малышом обернулся, на неловких ножонках в дом заковылял, возле ларя с мукою споткнулся, на пол шлепнулся.

   - Вот до чего нас разговоры довели. Дождались!- едва выдохнула мать.

   - Не пугайся прежде времени, может, и впрямь случайный прохожий, - насупился отец.

   Уж на что высоки и крепки Горынычи, а кудрявому парню, заглянувшему в избушку, даже они не чета. Глова под потолок, косая сажень в плечах. Поклонился хозяевам, как водится. А от Еленушки едва-едва смог глаза отвести.

   - Ну здорово, молодец! - Горын казался самим добродушием, - говори, как звать-величать и с чем к нам пожаловал?

   Засмущался паренек:

   - Да я гусляр странствующий, Лелем зовусь. Иду из Задремного царства в Престолград. Скоро будет ваш царь, свадьбу играть, сына женить надумал. Лучших гусляров со всего света созывает.

   - А дорога в Престолград от нашего хуторка-то дальновата, - фыркнула Марьяга.

   - Вот то-то и оно, - понурился Лель, - сбился я с пути. Думал, напрямик лесочком быстрее, да заплутал и случайно вышел к вашему дому, - паренек при этом так взглянул на Еленку, будто хотел сказать, вовсе не случайно к вам попал, дескать, судьба меня сюда привела.

   Горын все приметил, поскучнел:

   - Ладно, если так, помогу, выведу тебя, гусляр, к дороге.

   - Как же так, тятенька, - всполошилась дочка, - до дороги даже лесом сколько идти ведь! Лишь в темень до нее дойдете, а там ведь ночью волколаки бродят. Что же вы человека на смерть им ведете!

   Мать ее локтем в бок, не помогает. Вот такая беда, когда дочка на выданье, а вокруг никого на примете. Каждый захожий гусляр девчонке голову кружит.

   Сдвинул Горын кустистые брови:

   - Что ж, пусть у нас заночует, негоже гостя взашей гнать. Постели ему мать на одном из больших ларей в сарае амбарном.

   - Там же мыши, - пискнула девица.

   - Не съедят, - отрезал отец и добавил c холодком, - Баюна к нему запустим, тот всех мышей распугает, а то в избе ему и делать то нечего, в горнице их не водится, разве что в сени поиграть с Васильком бегают.

   Ночь прошла тревожно. Отец и мать глаз не смыкали. Еленку одну даже "до ветру" не выпускали. Только все же поутру, шагая через лес, к большому торговому тракту, Горын приметил, что незваный гость с трудом скрывает оживление, и глаза его не печалью светятся, а сияют радостью и надеждой.