свои зажигалки, а в ответ получили отшлифованные камни с Кавказа. Мне трудно писать эти строки. Когда я ехал в Россию, меня беспокоил вопрос: удастся ли понять эту страну? Теперь возникла иная забота: что рассказать о России читателям?

Перед отъездом из СССР возникает и другая проблема — как преодолеть барьер старых представлений? У нас за десятилетия сложились прочные суждения и предрассудки. И когда мне хочется рассказать о жизни в России, о своих впечатлениях, меня подмывает предупредить, на всякий случай, читателя: «Я, собственно, всегда был консерватором и 25 лет назад причислил бы себя к правым, так что меня можно считать кем угодно, только не коммунистом, я начинаю ощущать, что постепенно погружаюсь в трясину избитых словечек, в путаницу политической терминологии и слышу грозные слова: «Дал опутать себя Советам», а то и вообще могу попасть под еще худшее подозрение в симпатиях к коммунистам…

И когда я начинаю думать о множестве вопросов и множестве людей, ожидающих меня дома, то уже вижу, как разгораются жаркие споры и раздаются колкие аргументы, которые, возможно, и правильны, но тем не менее я с ними не могу согласиться».

Итак, кто написал это и где?

Это написал главный редактор газеты Акселя Шпрингера «Вельт» Ганс Церер. В газете «Вельт» от 29 июня 1955 года. Главный идеолог шпрингеровского концерна! В антисоветском боевом листке Акселя Шпрингера! Как так, почему?

Федеральный канцлер ФРГ Конрад Аденауэр собирался в Москву. Предстояло совещание в верхах с участием США, СССР, Великобритании и Франции в Женеве — первый шаг на пути к окончанию «холодной войны». Однако в ФРГ все еще господствовал климат «30-летней войны против Советского Союза», как сказал в свое время федеральный министр юстиции, председатель СвДП доктор Томас Делер. Президент Всемирного совета церквей Мартин Нимеллер, отважившийся побывать в Москве у своих братьев по вере, был назван «изменником родины», которому лучше было бы «сразу остаться там». Поездка в такой атмосфере в Москву могла обойтись Конраду Аденауэру потерей части своих сторонников. Значит, надо было менять настроение. Вот тогда-то и отправился в СССР главный идеолог шпрингеровского концерна, написавший серию статей, целью которых было подготовить общественное мнение ФРГ к изменению внешнеполитического курса Аденауэра по отношению к СССР. Так читатель познакомился с понятиями, которые до этого считались «коммунистической пропагандой» или даже преследовались полицией и органами юстиции.

В Москву 1955 года

Мне на плечо легла чья-то рука:

— Разве вы не знаете, что здесь фотографировать не разрешается?

За моей спиной стоял молодой полицейский. Мы были на Восточном вокзале Берлина, столицы ГДР. Я собирался сфотографировать «Голубой экспресс», советский поезд, который доставит нас в Москву. Мы — это 1500 болельщиков из Федеративной Республики Германии, собравшиеся в Москву на сенсационный матч футбольных команд СССР и ФРГ. Эта игра проводилась впервые после десятилетий смертельной вражды в рамках подготовки поездки Аденауэра и должна была послужить смягчению напряженности, существовавшей между обеими странами. Когда я попытался смущенно объяснить полицейскому свое желание, его отношение ко мне изменилось: «Ну, если так, ничего страшного, можете оставить пленку в фотоаппарате».

В нашем «Голубом экспрессе» собрались самые различные люди из всей ФРГ — коммерсанты и рабочие, служащие и журналисты, бывшие солдаты вермахта и даже, как выяснилось, бывшие эсэсовцы. Поэтому сначала мы чувствовали себя несколько напряженно. Чем дальше мы ехали, тем больше встречались со всякими неожиданностями: «Здесь я был солдатом в 1943-м, все было сожжено дотла». Такие высказывания мне приходилось слышать не раз за двое суток пути. Развалины давно расчищены, железнодорожные пути и села восстановлены, бывшие солдаты узнавали теперь другой Советский Союз, которого они прежде не видели. На станциях по всему пути от Бреста до Москвы толпились люди, прежде всего дети, пожелавшие встретиться с «немцами». Нам дарили открытки, значки, всевозможные мелкие сувениры, все русские люди радовались началу эры взаимопонимания, высказывали свою готовность к упрочению мира, дружбы и добрососедства. Это приводило к горячим спорам в купе поезда, спорам, длившимся до самой Москвы.

Москва. Есть много городов, вызывающих определенные ассоциации. Рим и Афины, Париж и Лондон, Нью-Йорк и Рио-де-Жанейро. Одни не проявляют особого интереса к античным городам, другие лишь пожимают плечами по поводу суеты современных крупных городов. Но есть город, название которого не оставляет равнодушным никого, — Москва. Это слово из двух слогов может вызывать симпатию или антипатию, расположение или неприязнь, но только не равнодушие. Это слово служит водоразделом идеологий с 1917 года.

Как живет Москва? Перед тем как начать рассказ о своих впечатлениях, я хотел бы напомнить критически настроенным читателям еще раз о том, что писали консервативные западногерманские журналисты в 1955 году, когда они впервые после войны приехали в Советский Союз и у них явно «раскрылись глаза». Вот что сообщал главный редактор «Франкфуртер альгемайне цайтунг» Гуго В. Зайб о своих впечатлениях, возникших сразу после того, как он вышел из здания Белорусского вокзала в Москве: «Я не верю своим глазам. Это Франкфурт или Париж? Передо мной залитая светом площадь, по которой в три — пять рядов едут, протискиваясь среди пешеходов и торопливо сигналя, легковые машины. Непродолжительная поездка до гостиницы занимает 20 минут. Взгляд скользит по громадной площади и останавливается на вздымающихся вверх башнях. На них на фоне вечернего неба сияют большие красные звезды: Кремль. Я в Москве»^[1].

Ганс Церер из шпрингеровского концерна рассказывал о том, как он открывал в гостинице один из крупнейших городов мира — Москву: «Три ряда столов с четырьмя стульями. На столах белые скатерти с белыми колпачками салфеток, на каждом столе хрустальные бокалы. Чистота необыкновенная. Я сажусь и жду девяти часов. А пока изучаю меню, составленное на четырех языках: русском, французском, английском и немецком. В нем 20 страниц, отпечатано оно на гладкой бумаге. Цены проставлены карандашом. Я взял с собой меню за 29 июня. Пусть дирекция гостиницы простит мне это. В нем 360 наименований. Вот, пожалуй, вкратце и все об этом меню-книге.

Помещение начинает заполняться, и мне становится ясно, сколь многоязыка гостиница «Националь». Мои соседи — трое французов. Напротив сидят восемь милых китаянок. Рядом — северо-корейский офицер с женой. За столиком у стены обедают