Николай Кузанский Сочинения в 2-х томах. Том 2

АПОЛОГИЯ УЧЕНОГО НЕЗНАНИЯ^[1]

Наш общий наставник, учитель Николай из Кузы, избранный ныне в коллегию кардиналов, как-то говорил мне, насколько ты силен в совпадениях, которые он объяснил в посвященных апостольскому легату книжках «Ученого незнания» и во многих других своих сочинениях, и каким стремлением горишь ты собрать все, что он в разных местах написал по этому поводу; не позволяя никому из знатоков уклониться от разговора с тобой об этом, ты побудил многих, пренебрегавших этим занятием, несколько изменить укоренившейся привычке корпеть над аристотелевским учением и обратиться к этим рассуждениям (considerationes) в надежде обнаружить в них нечто великое, после чего некий внутренний вкус вызывал в них желание углубиться и они наконец убеждались, что этот путь так же отличается от других, как зрение от слуха^[2]. И многих прежних хулителей ты заставил вместе с тобой созерцать сокровенное оком ума так, как постепенно удается человеку. Поэтому я, ученик того же учителя, сразу решил рассказать тебе некоторые вещи, могущие смутить малосведущих, чтобы ты мог легче противостоять подобного рода нападкам.

Мне сегодня попалась книжонка одного не только невежественного, но и наглого человека, называющего себя магистром теологии, по имени Иоганн Венк; книжонку он озаглавил «Невежественная ученость». Найдя в ней тяжелые обвинения и оскорбления против нашего наставника и его книжек «Ученого незнания», я пришел к нему в огорчении и расстройстве и рассказал о причине прихода и содержании обвинений.

Наставник слегка улыбнулся и, с любовью взглянув на меня, сказал: «Не расстраивайся, друг, а благодари творца, уделившего тебе столько света, что ты превосходишь этого человека мудростью, как Сократ превосходил полузнаек своего времени».

Я спросил, чем отличался афинянин Сократ. «Он знал о своем незнании, — ответил учитель, — а другие, глубокие невежды, похвалявшиеся своими великими знаниями, незнающими себя не считали. За это Сократ получил от Дельфийского оракула свидетельство своей мудрости»^[3].

«Наставник, — попросил я, — объясни на примере, как отличалось знание Сократа в сравнении с прочими».

«Как знание о яркости солнца у зрячего отличается от знания слепца, — ответил он. — Иной слепец может много слышать о солнечном блеске и об его нестерпимости и полагать, что благодаря услышанному он что-то знает о яркости солнца, хотя в действительности пребывает в неведении. А зрячий на вопрос о яркости солнца отвечает, что это ему неизвестно, и он потому знает о своем неведении, что всякий раз, глядя на солнце невооруженным взглядом, убеждается, что яркость солнца превосходит зрительную способность». Большинство хвалящихся знанием теологии он тоже уподобил слепцам. «Ведь почти все посвятившие себя изучению теологии имеют дело с некими установившимися мнениями и их формами, и они тогда начинают считать себя теологами, когда научаются говорить как другие, — кого они взяли себе за образец^[4]; однако они не обладают знанием незнания того неприступного Света, в котором нет никакой тьмы^[5]. Но кто в умудренном незнании перенесся от слушания к духовному видению, радуется, что на опыте непосредственно достиг знания своего незнания».

Нечто подобное, сказал он, можно найти у мудрейшего Филона, которому некоторые почтенные ученые мужи приписывали книги Премудрости^[6], в его толкованиях на книгу Бытия, в вопросе 51-м, где он говорит о колодце Иакова: «Как роющие колодец ищут воду, так стремящиеся к учению имеют целью то, что не может быть открыто людям. И некоторые гордецы лживо называют себя великими музыкантами, великими грамматиками, превзошедшими и вершины философии, и мудрость всей науки, и высшую добродетель. Но человек понимающий, не превозносящий и не восхваляющий себя, открыто признает, как он далек от цели; будучи твердо в этом уверен, он дорожит пониманием невозможности для человека познать что-либо в совершенстве. Пустое говорит тот, кто считает себя таким знатоком в стольких вопросах; цель знания сокрыта только в Боге, которого душа призывает в свидетели, когда ясно понимает и признает свое незнание. Только та душа знающа, которая знает, что она ничего определенно не знает». Таковы слова Филона^[7].

Мне понравилось это сравнение наставника; я возразил только, что тогда истинную теологию нельзя записать. Он согласился, что все написанное и произнесенное, конечно, много ниже ее; и все-таки она, по его словам, сокрыта в Священном писании. Ведь теология — от царства божия, которое учитель наш Иисус Христос провозгласил сокрытым, уподобив потаенному сокровищу^[8]. И поскольку к одному устремляется всякое искание и в одном состоит исследование Писания — в обнаружении того, что найденное остается втайне и пребывает сокрытым и неприступным, — совершенно ясно, по его словам, что это есть не что иное, как знающее незнание.

«Большинство учителей нашего времени, занимающих поле Священного писания, — сказал он, — где, как они слышали, скрывается сокровище царства божия, хвалятся благодаря этому своим богатством, как и этот человек, написавший «Невежественную ученость». Но кто понял, что сокровище остается скрытым от глаз всех мудрецов^[9], тот гордится, зная себя нищим, и в этом видит себя богаче их: он знает о своей бедности, а они нет. Один смиряется от сознания своей бедности^[10], а другой гордится воображаемым богатством, подобно тому как этот несведущий человек, надутый тщетой словесного знания, не стыдится в своем вступлении обещать разъяснение вечной премудрости».

После этого, спеша показать несостоятельность «Невежественной учености», я начал расспрашивать, кто этот бывший аббат Мульбрунский^[11], через которого «Ученое незнание» попало к ее противнику.

Обладая острым умом и придерживаясь благочестивого образа жизни, ответил он, книжки «Ученого незнания» этот человек ценил более всего потому, что папский легат и многие другие известные мужи отмечали значительность их содержания, а с легатом аббата связывала исключительная дружба. Но все же, добавил учитель, едва ли аббат сам показал книжки этому человеку; более вероятно, что он показал их другому монаху, от которого они попали к тому; кроме того, в долгих спорах между апостольским престолом и базельской партией^[12] аббат стоял на стороне истины апостольского престола, а Венк был его противником. Указал мой наставник и на слова своего противника в конце сочинения, где наставник назван «псевдоапостолом», откуда я понял, что побудительной причиной писаний Венка была