на калитку, прорезанную в железных воротах.

Когда калитка наконец отворилась и появились Джавад с Гарибом, Кендиль, не выдержав, сбежала вниз. Толкая друг друга, бросились за ней ребятишки. У Малейки тоже не хватило терпения — поспешила навстречу. Одна Гюльсум не тронулась с места.

Кендиль подошла к брату, положила ему руки на плечи. Вгляделась.

— Смотри, мама, он совсем другой стал! Клянусь! Видишь, какой цвет лица. Видишь?

Малейка видела, что лицо у сына такое же, как было, желто-серое, но согласно кивнула.

— Да, получше стал, — сказала она.

Джавад поглядел на одну, на другую женщину: верить или не верить.

— Воздух там, как каймак, — на всякий случай сказал он, протягивая сумку обиженно хныкавшему светлоглазому мальчишке.

— Дай бог тебе здоровья, Джавад! — вздохнув, сказала Кендиль. Обернулась к веранде и, увидев, что Гюльсум стоит, как стояла, чуть заметно покачала головой. Ну куда это годится? Невеста, можно сказать, не сегодня завтра обручение, а девке до него будто и дела нет. А не приведи бог, что случится? Стоит, стенку подперла! Выйди к нему, порадуйся! Я ж не говорю, чтоб при людях на шею ему вешаться. Девушка должна быть стыдливой. Стыдливой!.. Тьфу! Проклятая девка!

Не зная, на ком сорвать злость, Кендиль тряхнула за плечи сынишку, все еще нудившего возле отца:

— Чего сопли распустил? Воет, воет, как сова на развалинах!..

Джавад поглядел на мальчонку.

— А чего он, Кендиль?

— Да ты в его новой кепке ушел, вот он и убивается.

— Какую такую новую кепку? — Джавад снял с головы кепку, оглядел ее внутри и снаружи. — Надо же, правда!

Мальчик схватил свою кепку и мигом перестал ныть.

Гариба не радовали ни возгласы сестры, ни восторженные вопли племянников. Он просто бога молил, чтоб Гюльсум, стоявшая у окна на веранде, не подходила к нему. Столпились, смотрят, словно коня на продажу выставили. Расхваливают! Будто он сам не знает, какой он сейчас. И совершенно ни к чему, чтобы Гюльсум его жалела. Девушке нужен здоровый, сильный парень, мужчина нужен, а не чучело ходячее! Не поймешь этих родственников — и как им пришло в голову помолвить его с Гюльсум? Хотя, когда они все это затевали, он был здоров как бык…

Высокий лоб Гариба, впалые щеки, шея — все было покрыто крупными каплями пота. Джавад даже испугался — чего это он так вспотел? А-а, стесняется!

— А ну, пошли! — начал он разгонять ребятишек. — Чего собрались? Дядю Гариба не видели? — Ни жену, ни тещу турнуть он не мог, но, чтобы поскорее прекратить все это, подвел итоги: — Гариб, слава богу, поправляется. И прогулка ему на пользу. Гасанкулу не зря говорил: ходи больше — проживешь дольше.

Сказал и закашлялся. Во-первых, подобные речи никогда не могли принадлежать Гасанкулу, все его наставления касались только еды. Во-вторых, если есть на свете человек, который, можно сказать, совсем не ходит, так это он, Джавад. Из дома — в мастерскую, из мастерской — домой. А от дома до мастерской пятисот шагов не наберется… Но Джавад недолго пребывал в растерянности. Как только аромат баклажанной долмы коснулся его ноздрей, он сразу обрел доброе расположение духа, дивился лишь, что не сразу учуял долму. «Нос подвел. Выходит, старею».

Джавад, пыхтя, одолел четыре ступеньки, ведущие на веранду, увидел Гюльсум, молча стоявшую у окна, нахмурился. Чего она? Джавад обернулся, взглянул на Гариба, затерявшегося среди ребятишек, и ему стало нестерпимо жаль девушку.

— Кендиль! — сердито крикнул он внезапно охрипшим голосом. — Пошевеливайся! С голоду подыхаем!

* * *

Стоило Гарибу взглянуть на потолок, у него начинало рябить в глазах. Тысячи раз пересчитал он эти серые от времени доски. И справа налево считал, и слева направо — двадцать две штуки. Двадцать две доски были бесконечны, как бесконечны были рассказы матери про школу и про директора Якуба. Сейчас она опять завела про это. Снова, в который раз, на все лады расхваливает мать Якуба-муаллима, молит бога о милости для всех его почивших родственников.

— Уж такой человек, таких больше нету. Работать много не велит. Подмела, говорит, утром в классе и иди себе. У тебя сын больной, за сыном ухаживай. А если дела какие неотложные, и совсем можешь не являться. Такой человек, пошли ему…

— Мама! Не надоело тебе?

Малейка не обиделась. Чего ей обижаться? Слава богу, ее мальчик не наглец какой-нибудь… Притомился, отдохнуть хочет. Поправляя одеяло, она внимательно посмотрела сыну в лицо, чуть заметно вздохнула. Ничего. И то слава богу. Теперь уж, хвала всевышнему, по эту сторону. А мясо нарастет. Выправится ребенок, лучше прежнего будет.

Прежний Гариб был ни худой, ни толстый. И хотя румянец не полыхал на его щеках, больным никогда не казался. Говорил мало, больше думал. А вот о чем думал — змею живую за пазуху сунь, не скажет. Школу Гариб не закончил. Как умер отец, сказал, пойдет работать. Принуждать никто особо не стал, учился он так себе, ни шатко ни валко, а у единственной сестры и без него шестеро.

Первый год Гариб ходил в учениках у парикмахера, потом понял, что тут мастера из него не будет. Решил податься на курсы водителей. Что ж, дело хорошее. Пока собирался поступать на курсы, подошло время, взяли в армию.

Вернулся через два года, мать пристроили в школе уборщицей, Кендиль родила седьмого.

Гариб пришел из армии окрепшим, в плечах раздался, но все равно полгода зять не разрешал ему работать. «Пускай отдохнет. За два года ребенку досталось». Ну, а по прошествии полугода собрались всей семьей, подумали и решили, что нечего парню метаться туда-сюда, пусть Джавадово ремесло осваивает. Чем плохо шапки шить? Руки чистые, ноги в тепле, ни излишков у тебя, ни недостатков, спи спокойно. Да и дело хлебное. Слава богу, хватает еще мужчин, которым шапки нужны. Пускай летом и ходят с открытой головой, а зимой снег, мороз — без шапки не обойдешься. Азербайджан есть Азербайджан, не Африка.

Утром Гариб вместе с Джавадом шел в мастерскую, вечером они вместе возвращались домой. Приглядывался, прислушивался, делал, как учил его зять, — успешно постигал науку.

Джавад совсем уж собрался рядом со своей открыть мастерскую для Гариба — по комбинату бытового обслуживания, — но тут нежданно-негаданно вышла большая неприятность. Гюльсум по секрету сообщила дяде, чтоб немедленно приезжал к ней в Баку — случилась беда.

Гюльсум училась на последнем курсе фармацевтического техникума, не сегодня завтра должна была получить диплом, и Джавад не на шутку обеспокоился. Не иначе, экзамены завалила. Еще-то какая может быть беда? Девушка скромная, идет — глаз не подымет, говорит с кем — краснеет