Натали, проявившей ко мне совершенно ей несвойственную, но оттого еще более ценную заботу. Подняв старые связи родителей, Натали помогла мне найти жилье и студию, познакомила с нужными людьми; она же профинансировала мою первую выставку. После смерти Леонарда она вольна распоряжаться громадным состоянием, и кошелек ее всегда открыт для меня, чем, впрочем, я не намерена злоупотреблять.

Находясь вдали от нее, я радуюсь, что мои дни кипучи и деятельны, и у меня не остается времени скучать. У меня много друзей. Это писатели, художники, артисты. Есть и просто нестандартные люди, общающиеся со мной, как я подозреваю, главным образом по причине моей снисходительности к их странностям. «С тобой легко, – сказали мне однажды. – Тебя ничего не шокирует, ты ничему не удивляешься, ты ничего не боишься», и с удивлением я осознала, что это действительно так. Те страшные недели в доме Леонарда, когда я не могла предсказать, доживу ли до вчера, пережила я сама, но не мое чувство страха, и необъятный мир вокруг, что раньше подавлял и пугал меня, перестал вызывать тревогу.

Я по-своему привязана к людям, составляющим мой круг общения, может, даже люблю некоторых из них. Однако ни с одним из них я не пожелала разделить тайны моего прошлого.

«Никто не умирает совсем», – возразил мне Колин в оранжерее. Он был прав. После того, как тела Колина и Леонарда погибли, где-то в совершенно особом пространстве их души продолжили существовать. Иногда, вернувшись домой после недолгого отсутствия (со смерти Хаксли, которого я забрала из дома престарелых, я живу совсем одна), я замечаю, что некоторые вещи поменяли свое местоположение. Закрыв глаза, я могу услышать, как они тихо перемещаются, но стоит мне посмотреть – все неподвижно. Свечи порой гаснут сами собой, как будто их пламя сдувает дыхание невидимки. Я сменила квартиру, переехав на верхний этаж величественного старого здания, но это не помогло. По ночам я слышу капанье воды, падающей в раковину, как бы плотно я ни закрывала кран, прежде чем лечь.

Дни утекают, но не происходит ничего ужасного, и я по капле наполняюсь спокойствием. Я знаю, что Леонард никогда не отступится. Я знаю, что Колин никогда не уйдет с его пути. Они сражаются над моей головой, и я, порой слыша отзвуки их битвы, стараюсь не придавать этому значения. У каждого из нас есть свой ангел и свой демон. Они стоят за нашими плечами, наблюдая каждый наш шаг. Просто в моем случае они более персонифицированы.

Леонард был прав в том, что идеи, высказанные его учителем, еще неоднократно прозвучат в нашем веке. Все чаще я слышу имя «Адольф Гитлер». Я собираюсь изобразить принца Третьего Рейха на одной из моих картин – с кишащей монстрами огромной головой и крошечным полым сердцем.

Хотя ни одна моя картина не занимает меня так, как Натали. Раз в неделю приходит очередное письмо от нее, и я читаю между строк: «Я не помню, где я, не понимаю, с кем я, и даже забыла себя саму. Но пока это так, со мной все хорошо». Она перемещается из страны в страну, от мужчины к мужчине и, пожалуй, слишком много пьет. Я беспокоюсь о ней, но не могу осуждать. Я понимаю, что она убегает. Прошлое пока еще с нею, и чувства еще не угасли. Леонард был ее кузеном, лучшим другом, любовником и худшим врагом, но, кем бы он ни был, она любила его. Много раз Натали прощала его, предавая саму себя. Она простила ему то, что он убил ее отца и превратил в чудовище брата, то, что он запер ее, все, кроме самоубийства ее матери. Позволить убить Леонарда для нее было так же больно, как если бы она вырвала собственное сердце. «Не знаю, с чего у тебя убежденность, что я сожалею о Лео, – писала она. – Бешеных собак пристреливают. Это правильно. Это необходимо. Если бы мне пришлось пережить все это еще раз, я бы снова вцепилась в тебя на берегу, не позволяя помешать происходящему. Единственное, о чем я жалею – что не пристрелила Леонарда сама, когда у меня еще была возможность». Но в другом письме она была более откровенна: «Мы были бы очень счастливы, будь мы только вдвоем. Где-нибудь на необитаемом острове, где не было бы никого, кому он мог бы причинить вред. Он был… как часть меня. И это ужасно, когда часть тебя так зла. Ты не можешь ничего с этим поделать, но тебе невыносимо наблюдать. И ты начинаешь ранить себя».

Натали часто пишет о Леонарде, но никогда – о Колине. Он всегда был для нее желобком, куда она спускала гнев, относящийся в действительности к Леонарду. Я надеюсь, когда-нибудь она поймет, как была несправедлива, но пока она далека от этого.

Я складываю ее письма в ящик комода, стоящий возле моей кровати, и жду дня, когда Натали устанет метаться, когда она поймет, что побег невозможен. Все в ее жизни стихийно и непостоянно, кроме писем, которые она пишет по четвергам, отправляя только одному адресату. Когда она решит выбраться из бушующего моря на берег, у нее будет единственная веревка, чтобы зацепиться. Я жду. И не сомневаюсь – она вернется ко мне.

Не так давно я узнала, что отправляюсь во Францию. С Люсьеном, организатором моей выставки в Париже, мы успели подружиться. Не оставляет ощущение, что с его стороны это нечто большее, но я стараюсь не обращать внимания, потому что мое сердце занято в любом случае. В один вечер, когда мы пили красное вино, он рассказал мне о теории, популяризируемой еврейским эмигрантами из Австрии, согласно которой неосознаваемые мысли могут влиять на поведение человека, тогда как сам он об этом не подозревает. «Это сказал Фрейд, – пояснил Люсьен. – Хороший врач. Противоречивая личность».

После того разговора в моей голове все время прокручивается фраза Колина, одна из последних в его жизни: «Я сделаю все, чтобы ты была счастливее». Может ли быть так, что я сама внушила ему идею самопожертвования для спасения нас с Натали? Что, сама того не ведая, направляла его к смерти? Зачем я подсовывала ему книжки, герои которых думали о других больше, чем о себе?

«Сравните нас, Анна, себя и меня. Что вы можете сделать. Что я могу сделать», – издевался надо мной Леонард. Он не видел во мне противника. Он считал, что власть – как удар молнии, обугливающий и сбивающий с ног; как катящийся валун, что давит всех попавшихся на пути. Он не знал, что власть может быть тихой-тихой, прикасаться мягко, едва ощутимо – как вода прикасается к камню, медленно стачивая его.

В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.

Примечания

1

Snow (англ.) – «снег».

(обратно)