— Но ведь любопытство не порок, мой мальчик. У меня это углубление знаний, — заметил шеф.

— Однако не всегда кто больше знает, больше и зарабатывает. Я и сам еще не знаю, что окажется для меня доходнее: правда, вранье или молчание.

— Хорошо, не будем… Мейф, избавьте, пожалуйста, мистера Хоутона от труда раскупоривать бутылку…

2

Узкая дорога вилась вдоль берега по высоким скалистым уступам. Справа внизу шумели черные тяжелые волны Тихого океана. Они ударяли о скалы и, вспенившись, откатывались назад. Слева, у крутого подножия вулкана, через каждые тридцать-сорок метров возвышались грубо высеченные каменные великаны с удлиненными лицами. Неведомо когда и кем поставленные, они смотрели вдаль, одним своим видом устрашая врагов, могущих посягнуть на обитателей острова.

Густые тучи, разрываемые ветром, мчались низко над землей. Свист ветра и шум прибоя сливались в нестройный гул. Гудя мотором, маленький «виллис» с трудом преодолевал подъем. Рядом с шофером сидел Сардов, плотный мужчина в дорожном костюме.

На мгновение яркий луч луны осветил одну из гигантских статуй. Каменный богатырь, казалось, наклонился вперед, точно намереваясь преградить машине путь, но тучи сомкнулись, лунный блик растворился во мраке, и «ожившее» было изваяние вновь погрузилось в сон.

— Святая Мария! — испуганно прошептал пассажир. — Кому нужны эти проклятые истуканы?!

— Им сотни, а возможно, и тысячи лет, — тихо ответил шофер. — Когда-то они, наверное, были нужны, или так казалось тем, кто их высек из обломков скал… Никто не знает, откуда взялись здесь эти штуки.

— Вам виднее, вы человек местный, — сердито обронил пассажир. — По мне, просто убрать их, и все!

Шофер усмехнулся, а Сардов углубился в свои мысли. Не первый год он выслеживает и выкрадывает у изобретателей и ученых их труды, оказывая услуги различным фирмам. В разведывательном бюро, где Сардов служит, он на хорошем счету. Не казалось замысловатым и дело, порученное ему здесь, на острове. Но мысль о том, что предстоит пробраться в Советский Союз, пугала его. Конечно, заработать можно и нужно, но чем все это кончится…

Машина выехала на ровное, обширное поле и остановилась возле приземистого четырехмоторного самолета. В комфортабельном пассажирском салоне Сардова ожидал высокий, широкоплечий мужчина с гладко выбритым лицом.

— Я готов, мистер Дорт, — сказал Сардов.

— Очень хорошо. Вам все ясно?

— Несколько деликатное дело, сэр, так что сразу не ответишь на ваш вопрос… Пока мне понятно все!

— Мне не хочется, чтобы вы втягивали в наше дело лишних людей, Сардов.

— Я уже говорил вам, сэр, что буду работать один…

— Хорошо, — прервал Дорт. — Да, передайте своему начальству, что на донскую операцию хватит одного месяца.

— Слушаюсь. Но мои шефы не любят, когда их учат. Ведь это все равно, что советовать лечащему вас врачу, как долго надо держать вас в постели.

— Ну ладно, ваше дело, — произнес Дорт. — Мне важно одно: связь я держу с вами, и все!

— Совершенно верно, сэр. До свиданья, сор, считайте, что ампулы в ваших руках…

Двадцать минут спустя четырехмоторный самолет отделился от земли.

3

Командир корабля Андрей Шелест хмуро посмотрел на низкие облака, закрывшие горы, прищурился от сильного ветра и поднял меховой воротник кожаного реглана.

Синоптики не ошиблись: вылететь не удастся. Надо же так случиться! До Нового года меньше восьми часов, в Ростове-на-Дону его ожидают друзья, а он… застрял здесь, в аэропорту Минеральные Воды!

Шелест направился в профилакторий^[1].

Пятая палата, где только что расположился экипаж Шелеста, уже имела вполне обжитой вид: из гардероба торчала куртка бортрадиста, на тумбочке красовался раскрытый чемоданчик второго пилота Венева, в углу валялись его ботинки, на фикусе покачивался черный галстук. Сам же Петя Венев лежал на постели и задумчиво смотрел в потолок. Собственно, Детей или Петром его нигде и никто не называл. Ему шел двадцать первый год, а на вид было и того меньше. Наверное, оттого и прилипло к нему прозвище Петушок.

Характера он был живого, житейские огорчения стекали с него, как с гуся вода. Пожалуй, главным недостатком его была всегдашняя пылкая уверенность в том, что всякое желание легко исполнимо.

В свободные минуты Петушок очень любил фантазировать на самые различные темы. Так было и сейчас. Размечтавшись, Петушок окликнул бортрадиста Черныша, углубленного в какие-то расчеты:

— Серафим!

— Погоди, не сбивай… Девятнадцать… Двадцать… Двадцать семь тысяч шестьсот километров умножить на…

— Что ты подсчитываешь?

— Сколько я заработал в этом месяце.

— К чему? Есть плановый отдел, бухгалтерия, там и подсчитают.

— Это когда еще будет, а я хочу сейчас знать… Ну, что ты хотел сказать?

— А! Вот послушай, Сима. Пройдет сколько-то лет, и мы будем летать на сверхскоростных реактивных самолетах. А?

— Ну и дальше…

— Вот, говорю, будут полетики! Скажем, высота тысяч сорок метров, а скорость — тысяч десять-двенадцать километров в час.

— Недурно, — заинтересовался Серафим. — Особенно если километровые будут платить по повышенному тарифу.

— И вот несемся мы в Москву откуда-нибудь с Южного полюса и еще над Кавказом включаем командную радиостанцию. Я начинаю: «Я — борт такой-то, вошел в вашу зону, разрешите вход в малый круг…» А над Харьковом командир спокойно так говорит мне: «Будьте настолько любезны, уважаемый товарищ Венев, выпустите шасси!» Каково?

— Отлично! — оживился Серафим. — Может, так и будет. А дальше?

— А потом ты превратишься в старого хрыча и будешь рассказывать внукам: «Да, детки, летали мы когда-то в Москву на воздушных кораблях с поршневыми моторами. От Ростова до столицы долетывали запросто за три часа…» А внучата тебя на смех поднимут: «Брось, дедушка, за три часа до Луны долететь можно…» А ты им — доказывать…

— «Старый хрыч», — буркнул Серафим, — такое скажешь!

— Боишься старости?

— А ты?

— Я — нет! Как седина полезет мне в бороду, я сейчас же к медикам… Включат они какую-нибудь чертовину — и сразу лет двадцать простят мне. А вот еще…

Но тут в палату вошел Шелест. По тому, как тяжело ступал командир, они поняли: аэропорт будет закрыт непогодой всю ночь.

— Туман — хоть лопатой разбрасывай… Засели мы, братцы, денька на два, — вздохнул Шелест.

— Да, не зря цыган две зимы менял на одно лето! — заметил Петушок.

— А Новый год? — спросил Серафим.

— Здесь встретим, конечно.

— Оно так, да скучновато