который уже несколько лет учился здесь, в военно-медицинской академии. Не увидев его на перроне, Коста растерялся — куда идти? Прямо с вокзала поехал он разыскивать брата. В академии ему сказали, что Андукапар поступил на лето репетитором к детям какой-то вдовы-генеральши и выехал с ними на дачу, под Лугу. Коста на следующий же день съездил к нему.

Андукапар мог вернуться в Петербург лишь к началу сентября. Коста даже испугался — как жить одному в незнакомом городе? Но теперь он был рад своему одиночеству. Он чувствовал себя первооткрывателем — все узнавал сам, и каждый раз это походило на маленькую победу.

Чужой в огромном городе, он ничего ни у кого не расспрашивал, сам находил все, что его интересовало. Впрочем, это оказалось не гак уж трудно. Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Некрасов, Толстой и Достоевский так широко и зримо рассказали ему о Петербурге, что порой, останавливаясь перед каким-нибудь зданием или памятником, Коста ловил себя на ощущении, будто пришел сюда не впервые. Когда-то давно, может быть, в другой жизни, он уже приходил сюда, конечно же приходил.

Этой другой жизнью была его страсть к книгам.

Оказавшись на Сенатской площади, Коста с трудом удержался, чтобы не опуститься на колени. Священные камни! Это по ним проходили декабристы. Здесь раздался выстрел Каховского, пробудивший Россию.

Декабристов загнали в тюрьмы, сослали на каторгу и заклеймили позором. Пятерых повесили. Но позор обернулся вечной славой. Искры великого огня разлетелись по бескрайним просторам Российской империи. И, кто знает, не попала ли одна из них в сердце Коста Хетагурова?

Громкий цокот копыт вывел его из задумчивости. Жандармский патруль проскакал по Дворцовому мосту.

«Перепуганы», — подумал Коста. Еще и полугода не прошло, как разорвалась бомба народовольца Гриневицкого, оборвавшая жизнь царя-«освободителя». Один из отголосков залпов, что морозным декабрьским днем 1825 года прозвучали на Сенатской площади.

Сумерки сгущались. Фонарщики зажигали огни, со стуком приставляя лестницы к чугунным столбам. Желтый свет фонарей разгонял наступающую тьму.

Надо было торопиться, не то хозяйка замкнет на щеколду деревянную калитку и тогда придется будить ее и выслушивать незлобивое ворчание. Да и самовар, верно, остыл, а это значит, что Коста снова ляжет спать голодным — без горячего сладкого чая и подрумяненных хлебцев, которыми хозяйка за недорогую плату кормила постояльца.

Туже затянув пояс, Коста поспешил домой.

3

Нет, не может быть, чтобы это происходило в Петербурге! Черкески, папахи, разноязыкая, гортанная кавказская речь. И запах, с детства знакомый запах жареной баранины. Коста выстругивал перочинным ножом березовые шампуры, и ему казалось, что стоит поднять глаза и сделать несколько шагов, как лесная чаща раздвинется, раздастся звонкий говор ручья и горы неприступной стеной вырастут перед ним, а в вышине забелеют снега.

Он оглянулся. Вокруг шелестели деревья — могучие белокожие березы да осины с тоненькими зеленоватыми стволами и жестокой, вечно дрожащей листвой.

Как тихо! Только веселое щебетание птиц и шуршание прошлогодней листвы под ногами нарушает добрую солнечную тишину. Кажется, нет на свете Петербурга с его шумными проспектами, крикливыми лихачами, яркими витринами, торопливыми прохожими. И трудно представить, себе, что Галерная гавань — это часть столицы — таким нищим выглядит окраинный Петербург.

Направляясь на встречу студентов-земляков, Коста впервые увидел одноэтажные и двухэтажные дома Васильевского острова, деревянные, часто с деревянными же крышами, поросшими мхом и травой. Изредка возвышался трехэтажный каменный дом. Он казался колоссом среди своих низкорослых собратьев. По обеим сторонам улицы — деревянные тумбы и никаких тротуаров. Почти перед каждым домом садик, у ворот, на мостиках через канавы, — скамейки, где проводят время за сплетнями и пересудами местные кумушки. Захолустье…

Не так уж много посланцев гордого Кавказа учится в Петербурге. Как радостно встретить на чужбине земляка, услышать родную речь! В каких бы учебных заведениях ни учились студенты-кавказцы, они держали между собой крепкую связь.

Сегодня шумная студенческая семья принимала первого художника-осетина. Пусть будет добрым его путь по суровой петербургской земле!

Правда, Коста был несколько удивлен тем, что, собравшись на место пикника, его новые товарищи мало-помалу разбрелись — одни собирать ягоды, другие — цветы, третьи — ветки для костра. Коста и Андукапару поручили сложное и почетное дело — изготовление шашлыка. Андукапар сразу отрекомендовал Коста как великолепного мастера «шашлычного дела». Но ведь это там, дома, он готовил отличные шашлыки, а здесь?.. Разве найдешь у петербургских торговцев мясо молодого барашка? И как узнать, чем его кормили выращивая? А от этого многое зависит.

И Коста беспокоился.

Рыжие языки костра уже высоко взметывались к небу. Потрескивал хворост, летели горячие искры, а Андукапар все подкидывал и подкидывал валежник.

— Живее, братец, угли готовы! — окликнул он задумавшегося Коста.

— Разжечь костер каждый может, — отозвался тот. — Или ты, брат, решил осрамить меня перед земляками при первом же знакомстве?

Андукапар подошел к корзинам и стал вынимать оттуда нарезанное мелкими кусочками розовое мясо и сиреневые головки лука.

— Зачем сердишься? — миролюбиво сказал он. — Сегодня тебя принимают в Петербургское кавказское землячество… Это большая честь.

— Еще один экзамен… — устало вздохнул Коста. — Ставьте сразу единицу!

— Чудак! — усмехнулся Андукапар. — Кто здесь, в Питере, если не земляки, от всей души порадуется твоей радости? Но ведь им надобно сначала узнать, чем ты дышишь. А вдруг ты монархист? — Он хитро подмигнул Коста. Но увидев, что тот помрачнел, явно не принимая его шутку, быстро добавил: — Будем, однако, веселиться, праздник есть праздник!

— Мы ведь и не повидались с тобой толком, Андукапар, — негромко сказал Коста, словно не слыша его веселого тона. — Не поговорили. А мне о многом хотелось расспросить тебя. У нас на Кавказе каких только басен не рассказывают об убийстве царя, а ведь ты был здесь…

— Тише! — шикнул на него Андукапар. — О подобных вещах в Питере рассуждать запрещено. Стань на колени и приговаривай: «Царство небесное его императорскому величеству…»

— Ты все шутишь! А я всерьез спрашиваю: ты видел, как казнили Желябова и других?

— Да что ты от меня хочешь? — рассердился Андукапар. — Я в этом деле не участвовал. Храбрец из «Народной воли» бросил бомбу в