рассудительно, немногословно и чрезвычайно спокойно.

– А вы человек выдержанный, – заметил следователь.

– Да, ничего: и в двуйке був, и в дифензиве, и в гестапе трохи не згинул, але не злякався…

Вскоре Захаров убедился, что Остапчук – человек порядочный. Непонятным было только его любопытство к действиям следователя. Но немолодой украинец сам поднял этот вопрос.

– Я до вас, капитан, маю пытання: подывився я на ваших хлопцев, але ничого не зрозумив, – що це ви там шукаете? – откровенно полюбопытствовал Остапчук.

Захаров некоторое время молча смотрел в глаза Остапчуку и вдруг пояснил, что ищет одну очень важную вещь, которую бандиты, наверное, бросили в канализацию.

Остапчук понимающе покивал головой и с той же неторопливостью обратился к следователю с неожиданным предложением. Оказалось, что Игнат Остапчук когда-то работал по ремонту канализации, отлично знает её устройство, неоднократно спускался в трубы и сейчас готов снова спуститься, если это может помочь важному делу.

– Це тильки я сможу зробыть, бо там сторонней людыне загибнуть – раз чохнуть, – закончил Остапчук.

…Когда улицы почти опустели и звон часов на башне ратуши доносился до отдалённых кварталов, Остапчук спустился в люк, обвязавшись на всякий случай верёвкой. Посвечивая себе фонарём, он пробирался по трубе. Возраст и годы оккупации сделали своё дело: старику было тяжело. Он задыхался, голова шла кругом, ноги и руки деревенели. Пуще всего сказывался недостаток кислорода в тесном бетонном туннеле. Не помогал и противогаз: в нём непривычному Игнату было ещё хуже.

Но старик крепился. Так он спускался в одном месте, потом в другом, третьем. В четвёртый раз Захаров и солдаты, проследив, как Остапчук скрылся в трубе, стали наблюдать за верёвкой: извиваясь, она змеёй уползала вслед за Игнатом, потом остановилась, снова дёрнулась и опять задержалась. Люди наверху насторожились. Прошло несколько секунд – верёвка не шевелилась.

– Остапчук! – крикнул Захаров, наклонившись над люком мостовой.

Труба молчала.

Подтянув ремень, Соболь крикнул товарищам: «Держите!», и, не задумываясь, скользнул по верёвке в люк. И ещё не успели солдаты распрямить спины, как из трубы послышался вскрик, верёвка сильно дёрнула людей, и они чуть было не нырнули вслед за Соболем. Солдаты всё-таки удержали верёвку. Вскоре она ослабла, и глухой голос скомандовал снизу: «Тяните!» Солдаты извлекли из люка Остапчука: голова его бессильно опустилась, а руки висели, как плети. Вслед за Игнатом был извлечён и Соболь.

– Вот чёрт! Не успел шагу сделать, как в щель угодил: сверху грязь, а наступил и – бултых! – чуть не по уши провалился.

Глотнув свежего воздуха, Остапчук пришёл в себя и тут же собрался снова лезть в трубу.

– Ну, нет, всё! – решительно воспротивился Захаров. – Рисковать вами я не имею ни права, ни желания.

– Та що вы мне байки розповидаете! – распалился вдруг Остапчук. – Розумиете, пан капитан, що мне мабуть тильки два кроки… – и, нагнувшись к уху Захарова, он что-то горячо зашептал следователю.

* * *

В полночь эксперт-медик отошёл с Захаровым от обитого оцинкованным железом стола и склонился над умывальником.

– Расчленили, мерзавцы! Ну, что же я могу заключить? Определенно: жертвой был мужчина лет двадцати пяти. Нога отрезана умышленно небрежно, уже после смерти человека, тридцать – тридцать пять часов тому назад. Погибший носил сапоги с мягкими высокими голенищами и низкими задниками. Надо полагать, – продолжал врач, отойдя от умывальника, – пострадавший был советским военнослужащим. Во всяком случае – не местный житель. Здешние таких сапог не носят. Вот, пожалуй, и всё, – закончил эксперт.

«Похоже на то, что я на верном пути, – думал Захаров. – Очень похоже. Но зачем бандиты расчленили тело убитого? Лишняя только возня. Но… удобнее вынести по частям – раз, сподручнее подбросить куда угодно – два, и – да, да, да! – наверное, учли, что сейчас воды в стоке мало, течение слабенькое и целиком тело не унесёт. Надо полагать, бандиты не первый раз пользуются этим способом и уже изучили его в совершенстве…»

Захаров ещё долго думал, строил различные предположения и только к четырём часам утра решил, наконец, что надо делать. Он велел заложить трубу в нижней части города, а в верхнюю спустить воду из всех бассейнов.

К семи часам утра вода в подземном канале значительно поднялась. А в девять часов следователь и эксперт-медик снова подошли к оцинкованному столу, на котором теперь уже лежали рука, голова и туловище погибшего. Сомнений уже не было: жертвой оказался разыскиваемый рядовой Никитин.

Следы на теле свидетельствовали о страшных пытках, которым был подвергнут солдат – освободитель Галичина. Во рту убитого торчал кляп, наспех сделанный из какой-то подвернувшейся под руку бандитам газетной бумаги. Жизнь комсомольца была оборвана ударом ножа, рассекшим горло до самых позвонков.

Закончив своё дело, врач ушёл. Захаров остался наедине с загадкой убийства, которую ему предстояло разгадать до конца. Разыскав тело Никитина, следователь вышел из одного тупика, но сразу же очутился в другом: найдя пропавшего, нужно разыскать убийцу, а это было, пожалуй, потруднее.

Много вопросов стояло ещё перед Захаровым. Жив или тоже убит старшина Курский? Где ею искать? Зачем понадобилось преступникам так мучить Никитина, который не мог знать планов командования и больших тайн? Состоит ли убийство Никитина в прямой связи с исчезновением Курского?

Руководствуясь законами тактики расследования, Захаров поставил перед собой задачу: продолжая все виды розыска, прежде всего расследовать до конца убийство Никитина. Но как? Найдя доказательство преступления, Захаров, к сожалению, не нашёл ничего, что давало бы ему возможность твёрдо сделать хотя бы первый шаг к розыску, преступника.

Следователь сосредоточил своё внимание на кляпе – единственном, что было у него в руках. Осторожно расправив бумажный ком, Захаров установил, что это был «AS», номер сорок четвёртый, от тридцатого октября 1938 года, – тоненький иллюстрированный журнал – «ширпотреб». С первой страницы, сквозь кровь Никитина, на следователя смотрел знаменитый танцовщик парижской «Гранд-опера» Лифарь. Бережно переворачивая страницу за страницей, следователь тщательно просмотрел рассказики, рекламы, вид Нью-Йорка с воздуха, снимки формалистического «танца двух эпох» и ещё всякую дребедень. Не найдя никакой пометки, сделанной карандашом или пером, что могло дать в руки следователя какую-то нить, отбросил журнал и вздохнул.

Пока можно было предположить лишь то, что Никитина истязали в помещении, неспособном