ли им дано постижение истины, а истина эта сводится к тому, какую огромную власть имеют над человеческим умом мучения и страдания — свои и особенно чужие. Но наверняка им хочется думать, что они выше этого, что они сами выбирают дороги и сами правят тройкой залетных.

Но времени понять это у парней не будет, и Иван промолчал. Любой вопрос о содеянном казался банальным, а кроме того, делал их его сообщниками, а это было не так. Какие они сообщники?! Так, средство, инструмент.

Колька закончил рассказ и замолчал. Сидел на табуретке, рассматривая свои руки, будто видел их в первый раз, и не поднимал глаз. Видно, до парня начало доходить, что он сделал. А вот Мишке Пончику, похоже, все было до фонаря. Его волновали только ожог на руке да поцарапанные щеки.

— А время? — спросил Иван. — Все по графику?

— Как ты сказал, — кивнул Колька, по-прежнему не поднимая глаз. — Первую сделали в час, а вторую в половину второго. Еле успели. Такси пришлось брать. Далековато, а метро, знаем, уже закрыто.

Иван понимающе закивал. Теперь ему не было жалко этих щенков. Они наследили. Впрочем, как и он. Та баба с фотоаппаратом его видела. Но с ней он разберется… А вот парни… Бывшая подружка Витьки их видела, опять же таксист, да мало ли еще кто… А значит, путь их определен, и колесо завертелось. Только денег им давать нельзя. Будет странно, если в карманах этих голодранцев окажется по пачке «зелени».

— Отлично сработано, — сказал Иван. — Если, конечно, все было именно так, как вы мне тут рассказали.

— Все так и было, — кивнул Колька. Он переглянулся с приятелем. — А бабки?.. Ты обещал!

— Я помню. Но мне нужно все проверить.

— Мы так не договаривались, дядя, — набычился Мишка Пончик. — Вижу, крутишь с нами карусель! Как бы чего с тобой не вышло, понял?

— Пасть закрой, — попросил Моховчук. — А то я ее заштопаю. А будешь из себя крутого строить — отшлепаю и поставлю в угол.

— В чем дело, Иван? — напрягся Колька. — Ты нам не веришь?

— Работа у меня такая, — извиняюще развел руки Моховчук. — Доверяй, но проверяй.

— А бабки?

— Бабки будут завтра. Если все сработано на совесть, то получите еще и небольшую премию.

— Небольшую? — заинтересовался Колян.

— На мотоцикл хватит. А теперь — все. О деле, сами понимаете, никому. По телефону — никаких базаров. Придете завтра часиков в двенадцать. Э-э… — Иван растерянно посмотрел на стол. — Что ж мы так сидим-то?.. Это дело нужно слегка замочить! Прав я или нет?

— Конечно, — оживились парни. — Без этого — никак. Разве можно нарушать традиции?!

— Вина? — Иван потянулся к бутылке. — Или, может, водочки? У меня стоит пузырек в холодильнике. Холодненькая, прозрачненькая, как роса.

Расчет оказался верен. Парни предпочли водку. Колька сам сбегал на кухню и принес запотевшую бутылку. Сам ее открыл, сам налил — себе и своему приятелю. Иван поднял свой стакан с вином.

— За то, что хорошо кончается, — сказал он.

Парни кивнули и молча выпили. Иван демонстративно посмотрел на часы, озабоченно покачал головой.

— Ох, времечко бежит!.. Пора делами заняться. Так что извините, парни, но… А бутылку берите с собой. Добьете ее где-нибудь.

Он проводил их до порога, похлопал по плечу, пожал руки, пожелал удачи, наверняка зная, удача от них отвернулась, — через полчаса, максимум через час и Колька и Мишка Пончик будут мертвы. Босс уверял, что изумрудная жидкость из ампулы в соединении с водкой действует безотказно. И никаких улик. Обычный диагноз — отравление «левым» продуктом.

Моховчук закрыл дверь, подошел к телефону и набрал номер.

— Босс, это я, — сказал он. — Все прошло гладко. Да… Я прибрал за собой.

Он положил трубку и, на ходу срывая с себя одежду, торопливо направился в ванную. Он чувствовал себя очень грязным и надеялся, что горячая вода смоет тяжесть с тела и души.

* * *

В то время, когда Иван наполнял ванну горячей водой, Бойко сидел в своем кабинете за столом и чертил на листе бумаги квадратики. Делал он это сосредоточенно, с интересом, и со стороны могло показаться, что Владимир Семенович пишет тезисы к будущему выступлению или составляет некий стратегический план. В принципе, так оно и было.

Владимир Семенович Бойко уже давно перестал замечать проскакивающее мимо время. Дни, месяцы и годы были для него деталями конструктора, квадратиками на листе бумаги, из которых он строил в воображении свою мечту — «Крепость», как он ее называл. А каждый прожитый час, день, месяц и год Владимир Бойко расценивал как еще один шаг к своей цели — и только. В этом смысле он не умел жить, хотя именно такая неврастеническая, тревожная забота о будущем, боязнь что-то не успеть сделать для постройки «Крепости» сегодня, что-то упустить, в чем-то быть неготовым, — эта скрупулезная забота помогла ему многого достичь в том деле, которым он занимался. Тем более что его дело было процветающим, и он, отыскивая таланты и зажигая «звезды» шоу-бизнеса, тоже, можно сказать, процветал, и успех сопутствовал всем его начинаниям.

Так же как для Моховчука, будущее не было пустым звуком для Бойко — только для него оно представлялось как бы неприступным, отгороженным от суеты и будничности величественным замком — «Крепостью», в которой он будет наслаждаться необыкновенным, беззаботным, праздным счастьем. Надо сказать, что при всей своей работоспособности истинное счастье Бойко представлял только праздным, видя себя эдаким великим философом, отстраненным созерцателем с едва заметной улыбкой Будды — невозмутимым и словно бы плывущим над людскими страстями…

Стиснутый рамками бизнеса, в свободную минуту Владимир Семенович словно распускал паруса подавленных чувств и плыл по воле волн безо всяких усилий. Любое физическое или умственное напряжение стало со временем казаться ему нарушением душевного комфорта, потому что как бы разрушало его устойчивое представление об истинном счастье, которое возможно лишь в бездеятельной неге, в чувственных наслаждениях, и только в них! Трясина повседневных дел засасывала как болото. И нужно было в очередной раз проталкивать наверх какую-нибудь смазливую дуреху, куда-то тащиться, кому-то улыбаться, кого-то уговаривать и работать, работать, работать… Ну нет! В такой жизни было совсем мало смысла и радости.

Бойко давно пребывал в этом странном и даже опасном состоянии, не замечая в себе раздвоения, и единственной реальной дорогой для него была дорога к «Крепости», в ее спокойствие и незыблемость. И потому он не мог себе позволить неудачи в бизнесе.

Когда квадратики и прямоугольники заполнили всю поверхность листа, а сообщение Моховчука было принято к сведению,