- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (36) »
Евгений Дубровин БИЛЕТ НА БАЛКОН
1
– Посмотри, – сказал Кутищев, – ушел. Борис приник к окуляру. – Ага… – Наверно, за сучьями… – Наверно… Они помолчали. – Что там? – спросил Кутищев немного погодя. – Положила руку на плечо. – Ишь ты… Дай… Друзья сидели на раскладных стульях в а балконе пятого этажа, где была квартира Бориса, и поочередно смотрели в мощный телескоп, установленный на треноге из-под фотоаппарата. Расплавляя прутья ободранного купола когда-то могучего собора, вставала сплющенная луна. Ее яркий свет постепенно высвечивал двор, беседку посредине и старый вишневый сад, прилепившийся к многоэтажному дому. Сад уже начали выкорчевывать, освобождая новую строительную площадку. Луна заливала вишни молочным светом, и казалось, они цветут последний раз в жизни. Но в той стороне, куда смотрели друзья, было еще совсем темно, лишь чуть светлела похожая на далекую туманность извилистая лента реки. Днем с балкона поверх сада и развалин собора открывался красивый вид на Широкую пойму, поросшую по одну сторону реки густой зеленой травой, по другую – редким дубняком. Летним солнечным днем пойма вся была усеяна людьми, заставлена палатками, автомобилями, мотоциклами; сейчас же, в час ночи, там мерцал лишь один огонек, на который и был направлен телескоп. – Километра два? – Больше… – Сильная штука. – Ага… В телескопе костер был совсем рядом. Костер и фигуры трех, сидевших возле. Потом один ушел собирать сучья, а может, еще за чем, а она положила второму на плечо руку… – Целуются… – Дай… Ага… – При нем и вида не показывали. Сидели как чужие. – Наверно, жена того, что ушел. – Наверно. – Как странно бывает… Он рядом и не видит, а нам за два километра… Как богам… – Где ты достал эту штуку? – Давно. Еще студентом… Выменял за бутылку вина… Стоял на квартире у одного там… Бывший моряк… Ага, вернулся… Опять сидят как чужие… – Дай… – Объездил полмира. Спился. У него много всякой всячины было. Ночью захочет опохмелиться – все за бутылку отдаст. – Сильная штука. – Ага… – Давай возьмем с собой. – Тяжелая. – Лучше барахла поменьше наберем. Установим где-нибудь на горе – весь Кавказ на ладони… – Вы скоро тут кончите шептаться? – На балкон вышла жена Бориса, облокотилась на перила, заглянула вниз. От нее пахло борщом и духами. – Мечтаете? Не терпится вырваться на волю? Дайте и мне посмотреть. Кого это вы там разглядываете? – Ты бы шла ложиться, мать. Мы еще посидим. – Теперь насидитесь. Взяли бы меня с собой. – Иди спать, мать, иди… И дочке пора. Второй час… – Не любишь ты меня, – вздохнула жена, прижалась и чмокнула мужа в щеку. У нее была эта привычка, которая всегда раздражала Бориса: говорить при посторонних людях при случае и без случая: «Не любишь ты меня», прижиматься и чмокать в щеку. Раньше, когда жена была молоденькой и хрупкой, это всегда умиляло людей и самого Бориса, сейчас же Рая располнела, голос ее погрубел, и от нее всегда пахло борщом, потому что борщ был фирменным блюдом семьи Глорских, в доме вечно стоял его аромат. – Не любишь ты меня, – еще раз вздохнула жена. – Потому и едешь один. Нет чтобы взять, как все порядочные люди, жену, ребенка… Купили бы путевку… – Ну, иди, мать, стели постели… Прошу тебя… завтра рано вставать. – Иду, иду… Жена ушла. Борис приставил глаз к окуляру трубы. – Ну, что там? – Правда, за хворостом ходил. Ага… Две палатки… Одна одноместная, другая – двухместная… Ну и кострище развели… Действительно, мы как боги… – Дай… Дверь балкона распахнулась, и кто-то изо всей силы обхватил Бориса за шею. – Пап, я хочу на луну посмотреть! Отец сердито поставил дочку на пол. – Сколько раз тебе говорил: не делай резких и неожиданных движений. – Потому что может быть разрыв сердца? – Да. – А вот у Кольки не было разрыва сердца. Мы его под стол за ноги утащили. – Я же тебе сто раз говорил: разрыв сердца может быть только у взрослых. – Потому что у них сердце из другого мяса? – Да. – А вот и неправда. У них сердце из инфаркта. Пап, а правда на Луне молочные моря и поэтому она белая? – Нет, там живут белые… бараны… Не мешай… – А вот и неправда. Никакие там не белые бараны, а это солнце отражается. – Знаешь, так не спрашивай. – Пап… Борис повернул дочь лицом к двери и шлепнул ее. – Марш спать! Второй час ночи, а она разгуливает! – Пап, а почему дядя Игорь лысый? – Ах ты… – Не волнуйся, – сказал Кутищев. – Меня уже столько раз в жизни называли лысым, что я обижаюсь лишь на «кучерявый». Вот это действительно обидно. – Но это черт знает что! – возмутился Борис. – Ребенку шесть лет, а никакого почтения к взрослым. Я помню, взрослый человек был для нас бог. А эта… Гостя, которого первый раз видит, за нос может дернуть. – Ничего, я не обижаюсь. Ребенок ведь. – Не заметил? Задает только такие вопросы, на которые уже знает ответ. И все это с ехидством. Садик еще такой попался. Там в основном дети шоферов дальних перевозок. Все знают. Недавно меня спрашивает «Пап, а для чего служит в машине карбюратор?» Я как стоял, так и сел. «Представления не имею», – отвечаю. «Эх ты, а еще отец, – это она мне. – Карбюратор служит для смешения смеси», А любовь? Скажи, откуда у ребенка в шесть лет такой нездоровый интерес к любви? Правда, меня еще, слава богу, стесняется, а матери каждый вечер рассказывает, кто у них там кого поцеловал да кто в кого влюбился. Да чтобы я в шесть лет… – Это ты забыл. – Я помню, как картошку на заминированном поле рыли, когда мать болела. – Ну что ты сравниваешь… Во двор вошли двое с гитарой. Они расположились в беседке, звякнула бутылка. Борис навел на них телескоп. Безусые парни, заросшие волосами, как снежные люди. Они отпили по очереди прямо из горлышка, и один из них запел:Я икрою ей булки намазывал,
Я сморкался и плакал в кашне…
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (36) »