Литвек - электронная библиотека >> Александр Олегович Гарин >> Фанфик и др. >> Тропою Верности и Веры. Акт 3 >> страница 26
удерживать ее руки. — И тебе лучше выслушать меня раньше, чем пускать в ход твои штучки.

Наталья встряхнулась. Ухмыльнувшись, оборотень выпустил ее. Не прекращая усмехаться, полез за пазуху и вытащил странного вида деревянный талисман, выполненный в виде руны. Талисман этот, по-видимому, не очень долго висел у него на шее, поскольку веревка от него еще не успела засалиться.

— Узнаешь?

Едва взглянув на кусочек дерева, Наталья отшатнулась. Лицо ее стало мертвенно-бледным. Таул самодовольно улыбнулся. Девушка не смогла скрыть своего испуга.

— Откуда… это у тебя?

— О, я получил это совершенно случайно. Помнишь ночь перед Травинкалом? Не люблю любовных разборок, потому и ушел на ночную охоту. Ушел далеко, потом сбился с пути и изрядно заплутал. И тут ноги вывели меня к небольшому поселку в нескольких полетах стрелы от Нижнего Кураста, больше похожему на школу для обучения воинов, не просто воинов — а хороших убийц. Там я нашел полубезумного старца. У него были отрезаны кисти обеих рук. Не знаешь, кто мог быть жесток настолько, чтобы бросить человека с отрубленными руками умирать в джунглях?

Лицо Натальи исказилось. Казалось, еще миг — и она кинется на рыжего друида, чтобы умертвить того голыми руками. Но девушка сдержалась. Ее незаметно сжатые кулаки разжались, она глубоко вдохнула, точно собиралась долго плыть под водой.

— Отчего он назначил… Местником… тебя?

— А кого же ему было еще назначать? — искренне удивился Таул. — Ты сама прекрасно знаешь, что ваш поселок заговорен — ни растения, ни звери, ни нечисть не тронет его. А безрукому ему одному не пройти через джунгли. Он выжил и живет теперь там. Но он стар и время его истечет очень скоро. Возможно, оно уже истекло. Но знаешь, что я понял? Он был плохой наставник. А ты — плохая убийца. Иначе, почему твой обидчик до сих пор еще жив? И даже назначил меня Местником?

— Будь ты проклят!

— Я служу Свету, — ухмыльнулся Таул, и помахал талисманом. — А ты так и не удосужилась провести обряд очищения, не так ли? Ты по-прежнему принадлежишь Гильдии.

— Я не знала, что старый ублюдок останется жить! — впервые Наталья показала, что и она может чувствовать. Ее глаза метали молнии, полный ненависти взгляд был устремлен на безмятежного друида. — Я думала — с Гильдией покончено, и я свободна! Я… — она запнулась и усилием воли взяла себя в руки. — Скажи, зачем тебе это? Ты ведь не из Гильдии. Отдай мне руну и я уйду!

Таул покачал головой. Потом взял Наталью за плечо и стиснул.

— Ласи Наталья, — сухо и сурово заговорил он. — Я, Таул из племени друидов, Местник Гильдии Убийц, силой данной мне руны мести, напитавшейся жизненными силами мстителя, объявляю тебя послушной воле носителя этой руны. Ты не выйдешь из воли Местника, пока не свершится месть. Отказаться ты не вправе, ибо проклятие жестокого уродства и болезни покарает ослушницу. Если же ты лишишь жизни Местника — умышленно или случайно, проклятие тысячи убийц постепенно обратит тебя в нежить и заставит скитаться без разума и цели до скончания времён. Лишь моя воля способна дать тебе свободу. — Отпустив руну, Таул заговорил уже нормально. — Ты знаешь, что это проклятие правдиво?

Ассасин стиснула руки, ничем, впрочем, более не показывая своих отчаяния и страха.

— Я знаю. Я видела тех, кто ослушался… Чего ты хочешь, друид? Свершить месть прямо здесь и сейчас?

Таул отрицательно мотнул головой и отпустил ее плечо. Нагнувшись, подобрал отброшенный кинжал, и протянул его убийце. Теперь он бы уверен, что Наталья не ударит ему в спину, ровно как и не сбежит. Страшное проклятие точно ремнями притянуло ее к нему.

— Для начала я хочу, чтобы ты ехала с нами. Нам нужна будет помощь воина. Каждая пара рук будет на счету.

— А после?

— А после посмотрим, — почти весело ответил Таул. — Пойдем, мы довольно далеко от Доков. Мои друзья наверняка уже ждут меня.

Он развернулся к ней спиной, и как ни в чем не бывало, отправился в Доки. Наталья молча шла за своим новым хозяином и в душе ее кипели ярость пополам с отчаянием и неизбывной тоской.

Конец третьего акта