Крепость стояла, ощетинившись, охранными башнями, и черные клубы дыма над ней нависали густыми, насупленными бровями. Подходы к стенам, вал и ров были сплошь усыпаны телами нападавших и защитников, земля пропиталась кровью. Ее густой запах стоял в окрестностях, но зверье, напуганное еще более страшным запахом, запахом войны, давно переместилось в самую чащу леса.

Армия захватчиков откатилась, неся огромные потери, измотанная длительной осадой крепость никак не желала сдаваться. На стены вышли все, даже, раненые. Они метали камни, лили смолу и кипяток, умирали, но не сдавались. По подсчетам захватчиков еды в Солуни оставалось всего ничего, с запасами воды дела обстояли не лучше, но крепость сдаваться не желала.

У защитников была небольшая надежда на подмогу, перед самой осадой, тайным ходом ушел гонец, но если б защитники могли видеть истыканное стрелами тело на берегу реки, то и эта последняя искра надежды угасла бы безвозвратно.

- К чему все это? - Думал Вышеус, устало, привалившись к каменному парапету. - Сил нет смотреть на то, как умирают от голода жена и дети, худеют, становясь бледными тенями. В крепости давно не осталось ни кошек, ни собак, крысы и те, были редким лакомством. Защитники ели березовую кашу напополам с вареной кожей, чтоб хоть чем-то наполнить желудки. И ведь никуда не денется враг, стоять будет под стенами, пока все не передохнут.

- Слышишь, Зарислав? - Вышеус окликнул сидевшего поодаль знакомого.

- Ну, - не поворачивая головы, нехотя отозвался тот.

- Сдохнем, говорю, тут все как собаки, а толку что?

- Все когда-нибудь умрем.

- Да леший с нами, детей жалко, жен.

- А ты что предлагаешь, ворота открыть, думаешь, они детей пожалеют? - Зарислав кивнул за стену. Ушуны хуже зверей, камня на камне не оставят, даже младенцев вырежут! Что не смогут с собой забрать - пожгут. Ты вокруг глянь, ни одного печища, головешки одни...

- Да что ж они нелюди что ль, детей у них нет? - не унимался Вышеус.

- Не пойму я тебя чтой-то, - нахмурился Зарислав - ты сдаться предлагаешь? Да лучше я сам на меч кинусь! - Он поднялся и подойдя к Вышеусу, похлопал его по плечу, - Да ладно ты, не боись, князь в беде не оставит. Олежко уж верно у него, сказал всё о нашей беде.

- А коли убили Олежку?

- Да ну! - отмахнулся Зарислав. - Он же тут каждую кочку, каждую камышинку знает.

- Ох, - простонал Вышеус, - как взгляну на детей, да на Заренку, сердце кровью обливается. Малая-то моя, Радодневка, уж почитай третий день не встает. Вышеус стиснул кулаки, заскрипел зубами. На что мы им сдались? Добычи с нас никакой!

- Да это понятно, - Зарислав опустился на землю рядом с другом, - они на князя идут, но нас они в тылу не оставят, боязно слишком. А ну, как в самый такой момент, сзади ударим.

- Может, дождемся ночи и в лес, а? - с надеждой зашептал Вышеус. - Тайным ходом?

- Да ты что! - отшатнулся Зарислав. - Ополоумел совсем? Да и куда побежишь? Обложили, что матерого секача, куда ни кинь - рогатины. Да и как бежать? Всю жизнь себе потом не простишь! В глаза людям не взглянешь!

К вечеру подошёл Черныш, бородатый десятник с дланями, как лопаты. Прислонился к ещё тёплому камню стены, пристроил рядом рогатину, пару раз кашлянул, словно не желая сразу вступать в разговор.

- Ну, чего, мне что ль, идти? - сам прервал затянувшееся молчание Вышеус, словно нутром чувствуя, что может сулить приход десятника.

- Тебе. Ты того, чай опытный уже, не отрок непутёвый, всё сам знаешь.

- Знаю. Как не знать.

- А Заренке я скажу. Зайду по пути и скажу.

Снова повисло молчание. Идти в ночной дозор на подбор стрел было суровой необходимостью. За три месяца осады припасы подходили к концу. Сборные отряды, выпускались через секретный лаз и под покровом темноты, собирали истраченные за день боеприпасы, замирая при малейших шорохах, словно степная лисица в предрассветный час. Все найденное сдавали ковалям, а уж те сортировали и решали, что пускать в ход так, а что отправлять на переплавку.

Стемнело быстро. Это в Червень или Липень солнце стоит высоко и ночи почти белые, а Жовтень, пора унылая, ночи долгие и тяжкие, как и настроение у тех, кто оборонял крепость на Шуше. Вышеус и ещё несколько десятков таких как он, неслышными тенями, выскользнули наружу.

- Вы, робяты, смотрите, сторожко там, - шепотом напутствовал их выпускавший за стену, усталый русобородый стражник в колонтаре и мисюрке поверх шапки.

- Не боись, Шестак, мыши не спугнём, - ответил кто-то из задних, видно лично знакомый со стражником.

Обирать покойников - занятие не для слабонервных. К тому же ночью, когда каждый холмик меж терпко пахнущих мертвечиной тел, кажется затаившимся ушуном. А в шуме ветра чудится неосторожный шорох тайного засадника.

Шли бездоспешными. Так легче, да и шуму меньше. Вышеус прокрался направо, к месту под тем участком стены, который сам же и защищал днём. Там должно было быть немало как стрел, так и другого оружия. Лохматый Мал, нынче, упустил свой кистень, так просил посмотреть. К своему-то, рука завсегда привычнее. Под ноги попалась голова ушуна с выпученными глазами. Вышеус пнул её и сплюнул. Он хорошо помнил эту узкоглазую харю. Когда сбрасывал со стены ее владельца, едва увернулся от кривого меча, удар пришелся вскользь по голове. Если бы не шлем и не вовремя подоспевший Мал, быть бы Заренке вдовой, а ребятишкам сиротами.

Зазевался Вышеус, разглядывая мертвяка, не увидал, откуда взялись кривоногие, навалились и, тихо сопя, скрутили. Вдарили по голове. Очнулся, чувствуя, что волокут по траве, ухватив за ноги, словно упокойника.

Толком в себя Вышеус пришел только в ушунском шатре, в голове ещё шумело, как после двух братин медовухи, ну да хоть живым себя ощутил. Перед ним, на высоких расшитых подушках, сидел смуглый ушун, невысокий, но жилистый, на вид крепкий, словно сыромятный ремень. Смотрел, усмехался в усы, щурил и без того узкие глаза.

- Ты, воин, совсем плохой, худой, есть нету да? Угощайся, - он подвинул Вышеусу тарелку с вареным мясом. Дух от нее шел такой, что в животе противно заурчало. Усатый расхохотался, довольно откинувшись на подушки: - Зачем вы ворота