движение в этом мире. Это колокол жизней и поводок для планет. Она не позволит мне сорваться вниз, даст силы вернуться.

Я собирался проложить мост над бездной для своего ночного гостя. Страшный мост из лезвия ножа, поставленного на ребро.

Такова была цена мимолётного знакомства. И человеческого раскаяния. Цена последней просьбы, в которой нельзя отказать.

Да, по пути я попросил её купить водки. Пить кровь, не запивая водкой, не для всех адекватная задача. Но гость с похмелья и сейчас будет пьян. А моя Вторая после развода с лётчиком совсем ничего не боится.

Я говорю ей обнять Ворона, и она обнимает. Чтобы быть рядом со мной, она обнимет теперь что угодно.

Между моих ладоней — тьма. И круг замыкается. Такой маленький круг.

Я разрезаю руку, и кровь течёт прямо в стакан. Я не сторонник красивых ритуалов.

Ворон пытается рисовать на полу приличествующие моменту знаки, но всё это не важно. Знаки — лишь маячки, помощники воли. Если я намерен сейчас пройти по клинку, мне не нужны уже ритуалы.

Почему я хочу этого для него? Хотя бы потому, что он пытался найти хоть какой-то путь в давящей серой обыденности. Большинство не хочет даже поднять головы.

И я кладу простой нож с чёрной пластмассовой ручкой поперёк той бездны, которую ему положено миновать. И соединяю ладони. И поднимаю глаза, чтобы увидеть стоящего надо мной Азараила, Ангела и Демона порога. И встречаюсь с пылающими глазами его, чтобы он узнал во мне проводника. И горю вместе с ним. Но, пока я горю, по тонкому лезвию ножа уходит в небытие душа моего нечаянного друга.

Всё.

Больше я ничего не могу для него сделать. Завтра эта дорога может не удержать даже меня. Завтра — будет поздно.

Я делаю вдох. Время слилось в один остановившийся миг, но дыхание освобождает его. И тьма усталости наваливается вдруг, как тяжёлая шуба из чёрной овцы. Но я превозмогаю усталость и ещё долго говорю с телом Ворона.

Наконец то, что остаётся от моего гостя, засыпает, оно даже мечется и кричит во сне.

Утром я отвожу его обратно. Пешком. Ещё не ходят трамваи. Я не хочу, чтобы случайные прохожие увидели его близко.

На работу попадаю невыспавшийся и разбитый. В обед (как быстро) звонит телефон, и какая-то женщина спрашивает:

— Вы такой-то?

И молчит в трубку.

— Отчего он умер? — говорю, чтобы не молчать.

— Сердце остановилось… Может, у вас сохранилось фото? Вы же снимали его для газеты? Нам очень нужно фото на памятник.

Женщина боится, я слышу. Боится осуждения так же, как и мёртвого уже мужа. Наверное, гражданского, иначе всё-таки не решилась бы мне позвонить.

Снимки… Он говорил мне тогда, что редакционный фотоаппарат не годится — будет испорчен или снимок, или камера. И я не удержался, снял.

— Да, — соглашаюсь я. — У меня есть его фотографии. Цветные, в хорошем разрешении.

И даже обещаю привезти.

— Прощание будет завтра, в недостроенной церкви рядом с домом.

Она плачет, но я не утешаю даже из вежливости. У него нет родственников. Ей достанется двухкомнатная квартира, ей есть за что страдать.

На следующий день вместо обеда еду в церковь.

Когда-то в нашем городе была всего одна раскрученная церковь. Теперь я сбился со счёта: так резво поспешает искушённый народ зарабатывать на вере деньги.

Церковь достроена больше чем на две трети. В ней холодно. Хорошо, что успели закрыть крышу.

На лавочке, у чёрного, как и при жизни, тела, сидит женщина лет сорока пяти, полная и неопрятная. Наверное, она плохо замечает сейчас, как и во что одета. На голове — чёрный платок.

Батюшка, увидев меня, маскируется за аналоем. Больше в церкви нет никого.

Я отдаю фото, сажусь на деревянную скамью, внимательно оглядываю неуютное помещение. Струганый пол, покрытый домоткаными половиками. Очень мало икон. Я фиксирую внутренний взгляд в правом верхнем углу, где часто тёмными, мучительными сгустками висят обрывки астральных тел умерших. Пусто. Ворон покинул нас, крылья его расправились перед смертью. А чёрное — не внизу и белое — не вверху. Всё иначе. Главное — не бояться, и бог примет тебя любого.

Пусто…

Я сделал всё правильно. Смертные слои души уже разложились. Фантомов нет. Углы, куда часто уходит негативный энергетический ком, — пусты.

Я поднимаюсь.

— У него не было друзей, кроме вас, — говорит женщина. — Это очень странно. Вы и он… Вы совсем другой.

Ну да, я — с другой стороны монеты. Но кто вообще знает, что такое настоящая дружба? Люди считают дружбой разделяемое в радости. Испытания они делят чаще всего с чужими.

Наверное, черноволосый красавец Ворон знавал многих женщин, но в горе последних дней с ним не побоялась остаться лишь эта.

Я касаюсь её руки и ухожу.

Священник испуганно смотрит мне вслед. На мне всё ещё лежит тень Азараила, Меченосца, Ангела света и Демона тьмы по совместительству.

Но это — не серый путь, который искал Ворон. Нет при жизни никакого серого пути. Как нет добра и нет зла. Есть великое сияние света. И мы летим к нему, как мотыльки на огонь костра. И нужно лишь суметь вовремя остановиться. Иначе свет сожжёт наши устремления в пепел, а пепел опустится в бездну. Чтобы когда-то начать всё заново.

Но мы почему-то понимаем под жизнью вечное кипение у самого огня.

Так пусть же Ворон кипит!

Я выхожу из церкви в свой город. Если он сейчас не вернёт меня туда, где я смогу отлежаться, я не сумею дойти сам. Я не чувствую земли под ногами и не вижу сигналящих мне машин.

Но автобус подхватывает на середине тёмной улицы, и просыпаюсь я уже у знакомых домов.

Ночь. Бездна.

Я не помню, где и когда я был. Воздух всё ещё струится перед глазами, не давая вышагнуть из себя в сейчас.

Спрыгиваю на тротуар, проникая взглядом сквозь тёмные дома и плывущие между ними машины… И вижу на лавочке возле дома мою Вторую.

Я забыл про неё. Не помнил даже, как мы расстались в утро смерти Ворона. Не помнил данных на днях обещаний.

И лишь она помнила. Ждала меня здесь, в темноте, на грани города и миров, исчезающих в бездне водоворота маленькой капли из сосуда Кали. Чёрной капли.

Я поцеловал её и не ощутил ревности в сумеречном небесном звоне. Солнце чернело во мне.

Мы обнялись.

— Он умер? — спросила она. — Скажи, ведь он же умер?

Она оцепенела и замёрзла. Но холод постепенно возвращал мне память. Наверное, моя Вторая ждала на лавочке часов с пяти, ведь мы собирались с нею сегодня в кино. Вспоминая об этом, я тут же теряю чёткость другой, теневой памяти.

— Кто? — почти искренне удивляюсь, пытаясь согреть.

Ей не нужно этого знать. Я не ангел и не убийца. Мы просто приютили на ночь пьяного, больного