сердце вбиваешь осиной кол.

— Вон как?.. Чувачок, ты никак жаждешь моей кровянки? Дак за чем же дело встало? Вот он я — весь перед тобой, хватай меня и рви. В чём заминка-то, не понимаю.

— Да знаю я тебя! Ты сразу же спрячешься в сумрак, и там я тебя не достану!

— А вдруг не успею?!

— А вдруг успеешь! Не заморачивайся, пацанчик, я хочу, чтобы всё было по чесноку. Ну, знаешь, как «пацан сказал — пацан сделал»?

— Ладно, — нехотя согласился долговязый, — как скажешь. Поспорить, так поспорить.

— В конце концов, ты же сам это предложил — поспорить?

— Ну да. Но ты так быстро тараторишь, что у меня уже и из головы вылетело, что я «сам предложил поспорить». То есть, я думал, что это ты, а не я такое предложил.

— Это бывает… Итак, пожмём руки?

— А ты мне её не оттяпаешь?

— Боишься, что я заманиваю тебя в ловушку? Только ты руку мне подал, как я тебя цап-царап — и ты не успел спастись в сумраке! Да? Но как, по-твоему, ПОЦОНЫ спор укрепляют, как не рукопожатием?!

Долговязому казалось, что этот мутант уже прочёл наперёд все его мысли (всю его хитроумную смекалку; весь его фортель, который он задумал провернуть) и, только, ждёт не дождётся, когда же этот «дрыщ» протянет ему руку, чтобы его сцарапать, а потом сказать долговязому всё то, что он задумал против этого оборотня. Поэтому протянул долговязый свою пятерню с очень большим (просто-таки неслыханным) риском за свою жизнь.

— Вот молодец, — хохотнул оборотень, — что не засцал!

Он с радостью пожал долговязому руку (при этом даже нисколечко не поцарапал) и, казалось, не успел толком её отпустить, как уже взнёсся по каменным стенам на самый «потолок» и захлопывал крышку люка…

— Эй, — слышался внизу голос долговязого. — А сможешь сделать так, чтобы она, как и до этого, была приварена к люку?

— Да легко! — ещё веселее хихикнул оборотень.

— Вот молодец, — радостно потёр долговязый ладони, — а теперь слушай сюда. Я исчезаю в сумраке, а «кувшин» в это время мгновенно замораживается. Ты понял, про что я говорю?!

— Нет, не понял, — ответил ему мутант голосом Ричарда (унылого зомби). — Ты говоришь о луне? О прелестном личике моей любимой луны?!

— Нет, я говорю про тебя, придурок. Про то, что счас мгновенно заморозишься. Ну, просто ты не знаешь всех особенностей технологий того старика, которого ты только сейчас замочил.

Оборотень уныло посмотрел под ноги: и правда, вместо Джулии, там лежал какой-то старый хрен, порванный, как тузик тряпку.

— И ты успеешь заморозиться до того, как успеешь превратиться в человека. Нет, ты не подумай, что я какой-то живодёр! Просто я хотел пожрать оборотниевое мясо.

Долговязый уже и не помнил про то, что ему надо было сказать что-то язвительное сынку того придурковатого папаши, который выткнул ему глаз. Просто, чтобы не папаша схлопотал, так его сынок. Но, поскольку он сейчас был зверски увлечён этой идеей, — успеть заморозить оборотня до того, как он превратится назад в человека, потому что именно так он не успеет превратиться, — то ему уже не было ровно никакого дела до своей несостоявшейся мести по ничтожному мелочному поводу (не по тому поводу, что оборотень «замочил» их всеми любимого кормильца-старика, который разводит в канализации гигантских комаров; долговязый ведь понимает, что оборотень «замочил» его не специально), ибо у долговязого уже вовсю текут слюнки.

— А всё, знаешь, почему? — сказал долговязый ещё кое-что оборотню перед тем, как исчезнуть и поставить «кувшин» на резкую заморозку. — Знаешь, почему я выиграл этот спор, а не ты? Да потому, что ты животное! Вот почему. Тупое животное. Ты ведь знаешь, что животные тупее человека и человек над ними властен?

И жестокий долговязый кретин ввёл «кувшин» в режим мгновенной заморозки, перед этим прохихикав: «Получай своё, жалкое бессловесное животное!» Дело в том, что он очень сильно упивался тем, что человек доминирует над братьями своими меньшими. И, если захочет, то запросто может перетравить всех насекомых на Земле, как тараканов дихлофосом. По мнению долговязого, все до единого насекомые — это паразиты и вредители. Об этом ему говорили трупные черви, скопившиеся у него в животе.

Комментарий к вышеизложенному тексту

Лайт-версия — это такая версия, которая намеренно не растянута и не выглядит слишком многословной. Если я объяснил не ахти как понятно, то попробую сформулировать более многословно.

Бывает такое, что автор переписывает от руки свою тетрадку на чистовик, но у него получается хуже, чем было, в результате чего он консервирует свою рукопись, солит её, но потом, примерно через двадцать три года, зачем-то её перечитывает и начинает набирать на клавиатуре. Что такое странное с ним случилось? Может, ему показалось, что за двадцать три года над его писаниной неплохо поработали форниты? (Форниты — это вымышленные-невозможные персонажи — гномики из рассказа Стивена Кинга «Баллада о гибкой пуле», которые живут в пишущей машинке. У Кинга были ещё одни такие же «вымышленные-невозможные» персонажи — лангольеры. Примечание автора.) Но такого не бывает, потому что форниты живут не внутри тетрадки, а внутри пишущей машинки!

Примерно такое же произошло со мной двадцать три года назад. Я совершенно беспричинно начал править свой тетрадный рукописный текст, приводя его в совершенно безобразный вид. Хотя, если задуматься, то причина могла состоять в том, что я принялся списывать эту рукопись у самого себя. (У Стивена Кинга есть и такой сюжет: в «Секретном окне, секретном саде» он описывает двойника — альтер-эго, обвинявшего писателя в плагиате, — чья рукопись почти ничем не отличается от оригинала, кроме своеобразной стилистики. Но у меня всё по-другому: я переписывал с одной тетрадки на другую, переставляя слова местами и добавляя много ненужной пунктуации. В общем, сам себе напортачил. Но, поскольку первую тетрадку я не выкинул, значит, это не в точности так, как в «Секретном окне, секретном саду».) Потом я наверно понял, что текст очень ужасный и засолил его. Но тексты не солятся. Они не вина, которые можно улучшить при помощи многолетнего томления.

То есть, я понимаю, что перепутал понятия чистоты и грязи (вместо чистовика начал переписывать черновик), но не понимаю, зачем достал эту повесть из своего долгого ящика и, как и в предыдущий раз совершенно беспричинно, начал переносить её на компьютер. Однако, после того, как я перепечатал первую часть, у меня возникло желание описывать вторую — на этот раз заключительную.

Теперь о том, что такое лайт-версия. Это рукопись-факсимиле, то есть, не обезображенный дурашливым многословием