Василий Шукшин

Я родом из деревни...

СЛОВО МАТЕРИ

Комната Марии Сергеевны Шукшиной-Куксиной, матери Василия Макаровича Шукшина. На стенах – портреты, картины. На столе из-под стекла и отовсюду смотрят глаза Василия Макаровича. Спокойно и дружелюбно.

– Не спится мне, мил человек, ночами-то: все думаю, думаю. Обложу вот так вот, обставлю себя со всех сторон портретами и гляжу на них и не нагляжусь глазыньками-то. Ночи длинные, так что наговорюсь досыта. Два года минуло, как Васи-то моево нет, а никак не снится он мне. Все снятся, а он – нет. Иногда только и то чуть-чуть. Просто порой места себе в хоромах своих не нахожу. Благо, хоть люди у меня постоянно бывают, и мне как-то веселей делается с ними, а одной-то тяжко, не приведи господи никому!..

У нас в семье было двенадцать человек детей. Я седьмая. Что делала ребенком, где когда-то с подружками играла, – все хорошо помню.

В семнадцать лет посватался Макар, рослый, разбитной парень. И родители наши были не прочь поженить нас. В восемнадцать родила Василия.

«Родился 25 июля 1929 г. в селе Сростки, Бийского района, Алтайского края.

Родители – крестьяне. Со времени организации колхозов (1930 г.) – колхозники» (из автобиографии Шукшина).

– В двадцать родила Наташу, по-домашнему Таля. А в 33-м забрали моево Макара.

«Отца плохо помню... Рассказывают, это был огромный мужик, спокойный, красивый... Насчет красоты – трудно сказать. У нас красивыми называют здоровых, круглолицых – «ряшка – во!»... Он был какой-то странный человек. Я пытаюсь по рассказам восстановить его характер и не могу – очень противоречивый характер. А может, не было еще никакого характера – он был совсем молодой, когда его «взяли» – двадцать два года... Отца реабилитировали в 1956 году, посмертно» (из рабочих тетрадей В.Шукшина).

«После взятия по линии НКВД отца Василия Макаровича, а моего родного брата, Мария Сергеевна записала своих детей Васю и Наташу на свою девичью фамилию – Поповыми и запретила посещать квартиру бабушки и дедушки Шукшиных – за детей боялась. Но Вася бабушку свою очень любил и почти ежедневно прибегал к ней навестить, об отце расспрашивал. Когда Васе нужно было получать паспорт, то спросил у матери: «А как фамилия моего отца?» Мария Сергеевна ответила: «Шукшин». – «Вот я и буду оформлять в паспорте фамилию Шукшин!» (из воспоминаний Андрея Леонтьевича Шукшина, дяди Шукшина).

– И начала работать в колхозе, где потяжельше, чтобы заработать поболе, и так я всю жисть пласталась, чтобы только довести детей своих до ума. А я каждый день хотела скорее к детям домой прийти, рассказать им что-нибудь доброе, хорошее. Еще когда Вася маленький был, то дед его, Сергей Федорович, бывало, говорил мне: «Береги детей, Марья, а особливо Васю. Он у тебя шибко умный ноне, не по годам».

«Матери уходили в поле чуть свет, работали допоздна, и мы засыпали прям на горке в ямках. Вырывали ямки и кто во что – в тулупы, в полушубки, в фуфайки – заворачивались и так засыпали. Матери приезжали ночью. И разбирали нас, как кульки уносили. Утром просыпаешься, видишь, что уже на кровати, дома...

Ну, такое дело, мы – ребятишки! Или на Бикет забирались, или в Кучугуры даже. Уходили, питались там саранками, чесноком диким – «слизун», трава такая есть. В общем, кормились...» (из воспоминаний Ивана Попова, троюродного брата Шукшина).

– Я всегда боялась Катуни и всячески старалась отвлечь Васю от нее, боялась, что вдруг да он или простудится, или, не дай бог, утонет. Жили, правда, на берегу прямо. Ну хоть бы игде, наверно, – со всей деревни сходились туда ребятишки. Но он любил остров. Остров и лесочек, березняк вот там. На другой стороне, туда за горой, там уже голый березняк, туда ходили гнезда зорить сорочьи... В острова они плавали на лодке с ребятами. У нас не было своей лодки, у товарища была. Когда вот так с работы прихожу – дома Таля одна. Васи нет. Ну, думаю, на острове, значит. Иду на берег – кричу: «Вася! Вася!»

А вечером по реке хорошо слышно. Они уж там, это... – дымочек идет, на ночлег уже они. Но он-то бы не остался, конечно, все равно. Ну, а охота побыть ишшо, ну, думает поди, приплыву, мол, попозже. Ну когда уж я кричу: «Вася!..» – он сразу услышит и зачинает мне свистеть оттуда.

Господи! И так он выговаривает... всяко: то песней, то птицей какой-нибудь – он знал все эти голоса птичьи, как какая птичка свистит. Он зачинает, а я говорю: «Ну он! Васенька наш миленький...» Ближе, ближе так, все ближе, и все он идет, и все насвистывает, насвистывает! – и все ближе, ближе...

Приплывет, я говорю:

– Вася, ну как же так ты, миленький?

– Я бы, мама, приплыл, приплыл... Ну мне охота побыть там. Рыбки там поймали, уху варят...

– Ты не поел?

– Да нет уж, раз пошел, дак...

Господи! И жалко и боюсь. Ну, думаю: «Ить охота тоже ему с ими...»

1936–1945

«А он, знаешь, какой был, Вася? Он смире-е-ный был, маленькой-то. Маня их принесет маме, посодит к печке-то. А Наташка маленькая баловливая была. А он: «Ты не балуйся, ты чо?.. Сядь, сиди, не баловай».

Ух и умный парнишечка был! Бог его знат, как ему далося. Дал ему бог, дал ума. Жизни-то ему не дал, мы все жалеем.

Драться он ни с кем не дрался, не пакостил никаво.

«Васенька, андел мой!» – вот как она его воспитывала. Она вообще не обижала ребятишек. Дети, говорит, невинные. Хоть она за другого выходила, и он, другой-то, Паша, их не обижал тоже. Жили хорошо, и ево убили. К ей из Урожайного приезжал свататься. Она ево даже в избу не запустила: и не заходи, не заходи, нечего делать. Раз, говорит, мне бог дал вдовой жить, буду вдовой жить. Одна буду растить детей (из воспоминаний Анны Сергеевны Козловой, тети Шукшина).

– Помню, как появилась у Васи «болезнь» – увлекся книгами. Всегда у него под ремень в брюках была книга подоткнута. Читал без разбора, подряд. Читал и по ночам: карасину нальет, в картошку фитилечек вставит, под одеялом закроется и