золотом; могучие и богатые суда приходили в порты на побережье и поднимались по великой реке до самой столицы, доставляя скот, рабов, вина, драгоценные украшения и слоновую кость. Из далекой страны, куда посланы были купцы и помогавшая им в повседневных делах небольшая армия, привозились благовония, которые возжигались и курились в храмах и которыми знатные красавицы умащивали тело свое для любовных утех. Искусства и науки процветали, и магическая сила приписывалась им, и строились великие, наводящие удивление даже на отдаленных потомков сооружения, и создавались прекрасные изображения богов, правителей и героев, но также и повседневной жизни; научные открытия позволяли создавать удивительные механизмы, приводившие современников в священный трепет, а вся духовная культура и все искусства того края и народа, его населявшего, вдохновляемы были идеей жизни вечной, лучшей, и строились поэтому великие усыпальницы для мертвых, и мертвые полагались наделенными силою, сравнимою с божественной.

После некоторого времени упадка - как неминуемо случается в истории любого народа - упадка, связанного с очередным верховным правителем и его увлеченностью новым верованием, ради которого воздвигались многие величественные и ослепительно богатые храмы и даже целая новая столица была построена для утверждения этих прекрасных, но совершенно нежизненных, как впоследствии оказалось, идей - при том, что дела государственные были, наоборот, заброшены и чуть было не пришли в полное расстройство - после потерь, голода и смуты, связанных с этим, вернулся обратно благодатный век, когда следующим правителем все было повернуто к старому, столица перенесена на прежнее место, а новые храмы - частью разрушены, а частью - брошены на произвол ветров и песка. И после времени расцвета и славы, обретенной в неизбежной и всегда освежающей дух государства войне с могущественными соседями, настало время раздоров между сильными в этом краю и верховной властью, и появились даже несколько соперничающих друг с дружкою династий; но только ничего особенно хорошего не вышло из их соперничества, и все они сгорели в костре междоусобицы, исчезли в жадных волнах песка, всегда готового поглотить всё, что ослабло, остановилось, легло наземь, чтобы отдохнуть, уснуть, да так и осталось на этой земле, укрытое толстым песчаным одеялом забвения.

К тому времени мне уже совершенно наскучил веками хранимый под моими веками покой, песок, в который погружался край, сберегаемый под моею рукой, сам этот край, извитый, точно венами, реками, как прежде несущими свои воды из когда–то цветущего, но затем запущенного, и как всё вокруг песком занесенного сада, от которого осталась одна лишь ограда, да ворота, да кто–то с обращающимся огненным мечом, обращающийся ко всякому прохожему: «Не слышно ли смены? или хоть чего–то похожего? или, прохожий, может, просто напиться дай - иссох я от жажды, ибо к источнику прикоснуться - никак мне не гоже: тут было - как–то дерзнули однажды, двое, похожие на нас, но другие, нагие и слабые телом; бродит с тех пор их род по земле, ищет себе пристанища, строит города, разбивает пастбища, но нет печальнее их удела, поскольку ищут, чего не теряли, пищу себе добывают трудами тяжкими… Правда, видел я издали, как в праздник какой–то толпа их в дудки свои дудела, в игры любовные свои играла, меня - неподкупного стража - смущала голыми ляжками… Да только было все это - блудодейство и соблазн: и закрыл я рукою глаза свои, и хотел уже вырвать их, чтобы не погубить через них бессмертное свое существо, да, по счастью, ночь подошла, а с ней убрались и они в убогие жилища свои, творить, вероятно, охальство свое там…»

 

* * *

      

Ушел я, покинул тот край навсегда и более совершенно был непричастен ко всему этому; осторожно спустился я со своего каменного постамента - ни одна песчинка не шелохнулась, ни одна паутинка, сотканная в укромных уголках моего каменного тела, не разорвалась - так и осталось оно там на вечные времена, неподвижное и неживое, овеваемое ветрами и разрушаемое песком и солнцем, почитаемое, как встарь, как и в те времена, когда я действительно наполнял и одухотворял его. Я спустился на остывающий после дневного жара песок, распахнул, наконец, глаза свои, более не замкнутые каменными ставнями век, вдохнул остывающий и пахнущий пылью и дымом воздух и зашагал в сторону, откуда дул прохладный и спокойный ветер, совсем не похожий на тех неумных и суетливых юнцов, что так надоели мне за тысячелетия своими дурацкими играми с песком.

Так я шел всю ночь; глаз моих касался и в них тонул голубоватый свет звезд, что торчали, будто иголки, истыкавшие - остриями внутрь - черную бархатную подушечку небесной тверди (я видел такие, в будуарах знакомых красавиц - позже… много позже); до меня доносились запахи отдыхающего возле чахлого водопоя скота, пыли, каких–то незнакомых растений (из чего я сделал вывод, что продвинулся уже довольно далеко - в том месте, где я был прежде, никаких почти растений не водилось, не говоря уже об открытых - хотя и скудных - источниках), снова запах пыли… На зубах - о существовании которых я до того не задумывался - скрипел песок; непрерывный шелест его был слышен и под ногами - или что там у меня выполняло их роль; но помимо этого немолчного шуршания песка - точно миллионы маленьких насекомых шепчут свои колыбельные песни - также слышен был и крылатый шелест ночных птиц, неожиданно проносящихся мимо, и отдаленный лай и плач шакалов, и неясный, долетающий невесть откуда, чуть слышный перезвон непонятно чего, каких колокольцев…

Я совсем не задумывался тогда, как выгляжу, и даже что за существо я представляю собой - если вообще что–то собой представляю. Я просто шел, я просто двигался все вперед и вперед, не зная точно зачем, просто из удовольствия двигаться, а не лежать, например, каменной глыбой посреди пустыни. Если бы мне в голову пришла тогда такая фантазия, я бы, конечно, снова лег, немедленно, прямо там, где остановился бы, и снова лежал бы, врастая в песок еще тысячу лет - но в голову это мне не пришло. Возможно - как показали последующие события - в этом была моя ошибка, а возможно, и нет.

Словом, я шел, ни о чем особенном не задумывался, по правую руку мою - или… ну, понятно, - небо понемногу уже начинало светлеть, наливаться жизнью, зеленью; я шел, песок шелестел под ногами, и так шел бы я еще многие часы или дни, однако движение мое было ненадолго прервано, а мысли мои на какое–то время направились в некое определенное русло, ибо неожиданно для себя я встретил людей.

      

Я и раньше видел людей и даже очень много людей, большие