горах густо. Прапорщики стали вслух совещаться, где удобнее Игната расстрелять. Если к кустам поставить, - а вдруг промажешь, пуля может в лес стегнуть да своего устукать; если же мужика к воде послать, - на народе как-никак расстреливать неловко. Игнат был как не в себе, весь дергался, улыбался полоумной страшненькой улыбкой, потом сказал: - Братцы, не сумлевайтесь, я место такое знаю неопасное... - Не скули, грыжа, надоел! - Эвот-эвот стог стоит, я на него залезу, а вы меня снизу и стрелите. Ежели и мимо, пуля тогда вверх сиганет, не душевредно для ваших-то. Да нет, вы не станете убивать меня, вы добрые, по поступкам вашим вижу, что вы... - Дурак! Ежели тебя не расстреляем, нас самих на осину вздернут... - Пустите меня, господа хорошие, вас бог не оставит. Вот здесь, в кустышках, я и утек бы. Миленькие, братцы... - Тьфу! Так шли вперед к стогу, к смерти. Игнат все похохатывал, все от страху похохатывал безумным, диким хохотком. Но вот внезапно посунулся назад, весь исказился: - Миша! Откудов ты? Сухощекенький мальчонка лет шести с корзиночкой в руке, - в корзинке малина, хлеба ломоть, в тряпочке соль, - тоже закричал: - Тятенька, куда ты? Тятя! - К расстрелу, Миша! - Ой, тятенька, пойдем к нам, не воюй! Мы с мамынькой здеся, в лесочке. Дедушка на подводе нас привез. И было побежал Миша к отцу, и было схватил отца за трясущиеся руки, но обозленные конвоиры отшвырнули его: - Прочь, змееныш, а то и тебе будет то же!.. - Мишка, уходи! - У отца сорвался голос; всхлипнув, он затопал на сына: - Уходи! Беги к мамке, беги к дедушке, я сейчас приду! Нечего тебе тут разглядывать. Слышишь? Мальчонка не двигался, только молча плакал, бледное лицо его горестно сморщилось, залилось слезами. Корзинка с малиной поставлена, левая нога сама собой подогнулась, руки-палочки просительно сложены ладонями друг к другу: - Дяденьки, миленькие, отпустите тятю. Мы с ним к мамыньке... Ой, отпустите, ой, ой!.. Потрясенный, потерявший голову Игнат бессмысленно глядел на сына. В грудь отца вошла, как нож, необоримая жалость к Мишке. Глухой стон, подобный мычанию, вырвался из груди его. Игнат смерти не боится, но он не даст убить себя на глазах своего единственного детища. "Миша, Мишутушка, ангел", - мысленно шептал он в каком-то исступленном помрачении. Но палачи-конвоиры не могли понять острейших мук Игната. Черный, как жук, кривоногий плюгаш Зайцев уже начинал входить во вкус: глаза кровянились, взгляд зверел, на костлявых скулах вспухли желваки. - Чего нюни распустил! Шагай! - злобно пнул он обессилевшего Игната в шею. А мальчонка все не уходил, все умолял дяденек и несчастным своим видом и рвущимся, как нитка, пискливым голосом. Тогда Игнат, вырвавшись из рук конвоиров, просунулся к кусту, судорожно выломал вицу, опять затопал на парнишку: - Уходи, сукин ты сын! Запорю!!. Мальчонка, удивившись, подхватил корзинку и, перхая всхлипами, кособоко побежал прочь. Сердце отца перевернулось. Отец в отчаянии посмотрел сыну вслед, уткнулся лицом в пригоршни и тихо, в прихлюп, заплакал. Шли или не шли, не знает. Вот он - стог, тот самый... Прапорщики сняли винтовки. В это время с заполошным криком то здесь, то там скатывались с лесистых гор парни и солдаты. В лагере белых началось движение. К палатке начальника белого отряда проскакал всадник, за ним - другой. Рыболовы бросились от воды к обозу, к пулеметам. Игнат, до забвения погруженный в свою участь, ничего не замечал: - Неужто жалости в вас нет? Неужто убьете? Братцы, а? День-то какой, солнышко-то... - Живо-живо-живо! Залезай! - тревожно во все стороны завертели прапорщики головами. Игнат покарабкался на стог, кой-как взобрался на верхушку, распрямил спину и в последний раз охватил весь мир глазами. Байкал все так же беспредельно сиял, и день, как праздник: птицы пели, высвистывала иволга, белые паруса удалялись в голубеющую мглу. Игнат пошарил в кустах глазами: нет Мишки. Мишка, слава богу, не увидит. Он закрыл ладонями лицо, борода его дергалась. Прапорщики, испуганные начавшейся суматохой, наскоро прицелились. Стукнули два их торопливых выстрела. И тотчас же со стороны красных ударил громовой пушечный раскат, за ним другой и третий. Горы вздрогнули и сотряслись. Взмыли в небо тучи гагар и чаек. Игнат кувыркался со стога впереверт, потом воткнулся теменем в землю, момент постоял на голове и тихо пал на бок. Прапорщики без оглядки убежали. Схоронившийся в кустах, зорко наблюдавший за отцом Мишка, забыв корзинку, бросился к лесу, жутко орал: - Ой! Ой! Убили!.. Мамка, дедушка... - И лицо его исковеркано страхом, глаза вылезли из орбит. По откосам скал кубарем катились внезапно атакованные белые. Трескотня пулеметов, ружейные выстрелы, гвалт, хаос. Дело было кончено молниеносно. Белые отброшены с уроном, часть врага опрокинута в озеро. Поручик Чванов не успел выдернуть зуб и попал в плен пьяный. Кому перешел в наследство портсигар - осталось неизвестным. 1934