позорными и, причиняя боль, заставляют героя осуждать себя и собственную трусость. Таким образом, любовь выступает для данного человека неким законом, преступить который он не вправе и не в силах, а если все же каким-то чудом преступит, внутренние терзания опустошат и погубят его скорее врагов из плоти и крови.

К чему же обязывает героя такой закон любви, чего желает эта внешняя неодолимая сила, чье могущество промеж людьми сравнимо с гравитацией, управляющей звездами и планетами?

Хотя леди Томлейя — автор любовных романов, ее понимание любви далеко от карамельно-приторных адских мук и райских блаженств, на которые так тороваты современные многокнижные и туманноречивые авторессы. Любовь представляется леди Томлейе разлитой по миру волей, сталкивающей людей друг с другом ради неведомой конечной цели. Одни эти столкновения кончаются трагически, другие ведут к счастливому исходу, общую же картину неразрывно и диалектично составляют и те, и другие.

Несмотря на то, что закон любви явно действует с определенной целью, сила эта не обладает ни разумом, ни личностью, ее нельзя винить и к ней не обратиться в беде за помощью. В то же время безличность и неразумность не меняют того, что для человечества в целом действия этой силы являются благом и, невзирая на промежуточный результат, направлены на созидание.

На примере Глефода логика леди Томлейи выглядит так. Смерть капитана Глефода, трагическая, но неизбежная, была частью победы Освободительной армии, установившей в Гурабе новый порядок, значительно более приятный и справедливый, нежели тот, что существовал при старой династии. Смерть эта была неотвратима, ибо, воспитанный так, как он был воспитан, капитан Глефод не мог поступать иначе, нежели поступал. Рано или поздно любовь к отцу должна была толкнуть его на путь доказательства своей преданности, и обстоятельства, определенные законом любви, сложились так, что путь этот он увидел в противостоянии с Освободительной армией. Говоря же об остальных членах Когорты Энтузиастов — для них альтернативой героической смерти в неравном бою было унылое, словно посмертное прозябание в новом мире, где они могли существовать лишь на правах неудачников, шутов и приживал.

Далее: хотя Аарван Глефод погиб, причислен историей к проигравшим, а его выступление оказалось, по сути, бессмысленным и заранее обреченным на поражение, во время его он проявил себя человеком стойким, благородным, отважным, верным и неустрашимым. Если вспомнить, что таким Глефод себя не считал, а только мечтал быть — мечтал потому, что эти качества якобы хотел в нем видеть отец — можно считать, что свою цель капитан выполнил. Более того: силой своего мужества он в какой-то мере сумел превратить движущую им ложь (легенду и гимн) в правду. Хотя воскрешение никогда не существовавшей доблести прошлого не могло длиться долго и обратилось в дым после первого же выстрела «Меча Возмездия», леди Томлейя не может не отдать Глефоду должного. Именно поэтому она отказывается считать его гибель бессмысленной и находит в ней отзвук закона любви, его созидающей силы.

Хотя этот отзвук слаб, леди Томлейя старается не потерять его, пока работает над своей книгой. Она вспоминает о нем всякий раз, как мир видится ей средоточием механических частей, бездушно и безумно стирающихся во мраке. Наверное, мы тоже должны, подобно леди Томлейе, верить в эту благую творящую силу, которую она зовет законом любви. Мы должны верить в нее потому, что иначе придется признать наш мир несуществующим. Ведь если закон любви действует, и этот закон велик и всесилен, значит, сообразно своему величию и всесилию он мог создать только такой мир, что прекрасен, бесконечен, славен и величав. Творением этой силы не может быть железный ящик, в котором безмозглые механические куклы механически мучают друг друга.