Вюртемберг немедленно откомандировали начальника канцелярии Министерства Императорского Двора Мосолова. Миссию его телеграммой сопроводил сам кайзер. Там, у Макса фон Штефаница, он и взял двоих трехмесячных кутешат с длинными немецкими именами, которые в Царском селе были немедленно трансформированы дочерьми в Дика и Касю. Почему именно так? А никто Государя в известность об этом не ставил. Кстати, Вильгельм же и оплатил их покупку, заявив, что это его подарок дорогому кузену в честь утопления первого японского броненосца…

— Ну, привет! Привет, зверюги лохматые. Ай! Каська, не лижись же! Холодно! Ой! Ах ты ж, лохма зубачая, карман оторвешь! Фу! Дик! Сидеть! Ну-ка, успокаивайтесь оба. Так, давайте-ка сюда свои загривки… Ошейники. Поводки возьму сейчас… Все! Гулять!

Кубарем выкатившись в дверь и едва не сбив при этом самодержца с ног, взвизгивая и звонко гавкая от радости, взрывая сугробы тучами снежной пыли, как два миноносца, идущие в атаку сквозь штормовые волны, овчарки растворились во вьюжной круговерти.

* * *

Итак, вопреки большинству предсказаний и пророчеств, эта навязанная России война завершилась для нее и ее Государя, победоносно. Телеграмма с подтверждением текста заключенного братом мирного договора, отбитая сегодня днем в Токио, подвела черту под более чем годичным кровопролитием на Дальнем Востоке. Значит такой, как рассказывал Банщиков, наша история точно не будет… И словно упала вдруг мрачная, мутная пелена впереди. Раздвинулись горизонты. Можно и нужно идти дальше…

Но тут нежданно-негаданно подкралось и властно нахлынуло тревожное ощущение звенящей, гулкой пустоты внутри. И еще чувство иррационального, почти граничащего с физической болью, душевного изнеможения, явившееся на смену тяжкому грузу забот и печалей, немилосердно давившему на плечи до сегодняшнего дня.

Наверное, он просто устал. Устал ломать себя «через колено». Выдерживать изо дня в день тот бешеный темп, который они с Михаилом задали себе и всем окружающим.

А еще планы на будущее. Которые уже нужно начинать воплощать в жизнь. Но что главное? За что хвататься немедля, а с чем можно и повременить? Манифест, подготовку которого пока удавалось держать в тайне даже от Алике? Объяснение с МамА? Для нее и конституция, и немцы, все это одинаково ужасно. Письма во Владивосток? Телеграммы Вилли и Рузвельту? Дядюшки? Перевод офицеров к Зубатову? Фон Витте и иже с ним? Демобилизация? Договор с Китаем? Переселенческая программа? Новые полки Гвардии?

Мысли путаются… Да. Действительно, — он, в самом деле, страшно устал…

Николай неторопливо шел, вдыхая свежий, морозный воздух. Снежинки таяли на лице, освежая. Господи, как хорошо! Как же почти аморально хорошо, что можно просто расслабиться. Постараться хоть часок ни о чем не думать…

Но упрямица память, внезапно пробившись сквозь блаженную истому прогулки под музыку пурги, властно вернула его в прошлое. Такое недавнее. И уже такое далекое…

Он хорошо помнил тот прошлогодний мартовский вечер. Даже слишком хорошо. Уже затемно Александр Михайлович вернулся из Дивеева и тотчас, не навестив даже Ксению, поднялся к нему. Измученный долгой дорогой и от того не особо разговорчивый, он протянул ему запечатанный монастырской печатью длинный, узкий конверт.

— Спасибо, Сандро. А на словах?

— Нет, Ники. Она меня в этот раз даже в келью не позвала. Буркнула, чтобы ждал. И с час ее не было. Потом черницы побежали к матушке-игуменье, а вернулись от нее уже с запечатанным письмом. И на прощание посмотрела на меня так…

И говорит: «Только ЕМУ. Чтобы САМ прочел. И чтоб САМ РЕШАЛ!» Повернулась, и дверь за ней хлопнула. Словно уличила в том, будто я могу читать твои письма.

— Не обижайся на Параскеву Ивановну, милый Сандро. Ты же знаешь, что у Божьих людей свои промыслы. Не нам их за то осуждать. Может, о тебе она действительно и не думала в этот раз вовсе. Благодарю за труд, друг мой. Спасибо, что сразу поехал и так быстро оборотился. Как раз к завтрашнему заседанию по флотским делам с Дубасовым и остальными успел. Отдохни пока. А утром переговорим, хорошо?

— Хорошо, Ники. Тогда я к себе. Аликс не покажешь?

— Нет…

Когда дверь кабинета закрылась за спиной Великого князя, Николай быстро подошел к абажуру на столе, и так и не присев в кресло, вскрыл конверт. На маленьком листочке дешевой писчей бумаги корявым, крупным почерком старицы было написано:

«Спрашиваешь, кто пришел, что теперь будет? Зачем? Что делать?

Кто, когда и как, — то мне не ведомо. Но уж недалек он от тебя. И будет подле тебя. Путем дальним придет, таким, что обычному мирскому не дается. Будет сыночку помощь от него. И будет Божья Воля тебе через него. Что делать тебе? О том не ведаю. Но вижу: будет выбор тебе дан. Две дороги. Одну ты узнаешь. Какой пойдешь, то сам решай.

Но вторая легче не будет, только короче. САМ РЕШАЙ».

«Только короче… Господи, дай сил, направь, укрепи. Вторая дорога будет короче. И нельзя ошибиться! Нельзя…

Значит, Банщиков? Или кто-то из тех троих? Кто? Не тот ли, кто уже трижды спасал жизнь брату, — русский воин, прошедший горнило страшных будущих войн? Второй путь короче?.. Но что случится раньше? Наша Голгофа и гибель России? Или же очищение, излечение, величие ее? И ни намека, ни подсказки. Значит, сама не знает, иначе написала бы…

САМ РЕШАЙ, — Государь с тяжким вздохом опустился в кресло, вперив невидящий взгляд в выхваченный абажуром круг света на темнозеленом сукне с ответом дивеевской Старицы посредине, — Сам решай. Но как!? Может так, как твердили все предсказатели: укрепив сердце готовиться к искупительной жертве, как повелел святой отче Серафим? И ничего не предпринимая ко спасению Державы, нести свой Крест до конца? Или отринув прочь смирение, вступить на путь, к которому призывает Михаил?..

Только, в сущности, есть ли теперь у меня выбор? То, что он ниспослан Свыше, а не глаголит через него глас нечистого, блаженная подтвердила. И получается, что за нашей гибелью и смутой последует столетие, еще более страшное и кровавое для России. Ее постыдное бессилие, братоубийство, развал, отпадение окраин, балансирование на краю новой, последней смуты и окончательной гибели. ЭТО все вполне реально? Но разве ради ЭТОГО я был готов смиренно принести себя и… ВСЕХ моих в жертву?

Ради того, чтобы за грядущее столетие англо-американские купцы и их подельники жиды-банкиры стали хозяевами Мира? А русские и немцы превратились в вымирающие народы? Хочу ли я остаться простым статистом, допустить до безумной, двойной русско-германской бойни, ведущей лишь к всемирному возвышению